Дарья Сойфер - На грани серьёзного

– Это не так! – рявкнул он.

– Вешай лапшу другим дурам! А про меня забудь! Слышишь?

– Нет, – Эрик сжал ее запястье и дернул на себя. – Я не собираюсь тебя отпускать. Тем более теперь.

– Ты мне никто, слышишь? – прошипела она ему в лицо. – Отпусти сейчас же!

– Нет!

– Отпусти, я сказала! – На ее глазах выступили слезы бессильной ярости.

– Кира, я не отпущу, пока все не объясню. Я никогда не собирался тебя бросать! И ребенка…

– Нет у тебя никакого ребенка! И не будет, если ты сейчас же не отпустишь! – Она выкрутилась, лягнула его и отскочила, стоило ему ослабить хватку.

Хотела сказать ему что-то еще, выплеснуть всю боль, которую ей причинила эта бессовестная ложь, но побоялась, что не выдержит и разревется, как девчонка. Поэтому бросилась в коридор, схватила пальто и ринулась вниз по лестнице, рискуя сломать себе шею.

Сбив с ног парня с листовками, она, не извинившись, добежала до машины и дернулась с места, чуть не спалив движок.

Неслась на автомате, благо город еще не проснулся до конца, и улицы не заполнились густой кашей из машин и пешеходов. Проскочив нужный поворот, потому что руки дрожали, а глаза застилали слезы, Кира съехала на обочину и разрыдалась.

Сжимала кулаки в надежде до крови разодрать ладони ногтями. Ей было физически больно. В груди давило так, что, казалось, вот-вот хрустнут ребра. Тридцать лет! Тридцать долбаных лет она не позволяла себе влюбиться и стать жертвой какого-нибудь козла! Тридцать лет она смотрела, как мать бегает на цыпочках перед отцом, как многочисленные кузины и тетки терпят запои и побои. И стоило ей хоть на мгновение поверить, что и у нее получится некое подобие семьи, пусть и с приходящим папой, стоило только раскрыться перед мужчиной, как ее втоптали в дерьмо. Жестко, хладнокровно, с хваленым армянским чувством юмора.

Она ведь знала, что у мужиков самое больное место – их эго. И стоило ждать подвоха, когда она с гордым видом бросила его в гостиничной койке. Но даже если бы он высмеял ее в монологе, если бы распустил сплетню среди коллег, она была бы меньше задета. Но он терпеливо выждал, чтобы она точно не оказалась беременной. Что это? Извращенный моральный кодекс? Не хотел связываться с бабой на сносях? Или просто убедился, что он – ее последний шанс? Показал, что хочет ребенка, заставил расслабиться, обескуражил цветами и поцелуем. И все для того, чтобы она сама приползла к нему. «Я знал, что это будет именно так…» Вот почему он вел себя так уверенно. С таким наслаждением раздевал ее. Чувствовал свою власть. Хотел оказаться сверху… Вот почему так улыбался после. Он победил.

И произойди это чуть раньше, она отнеслась бы спокойнее. В конце концов, раньше ей был нужен просто донор. Каждый получил бы свое: Эрик – бабу, а она – его биоматериалы. Но он сделал все хитрее. Он сделал все ровно тогда, когда она захотела не просто донора. Когда захотела именно его ребенка. С глазами-маслинами, с черными кудряшками, с выразительно очерченным ртом. Теперь же сама мысль о том, что в ней, возможно, уже живет ребенок Эрика Саакяна, причиняла боль. Хотелось воткнуть в ногу отвертку, чтобы это хоть как-то заглушило ноющую рану в душе. Она понимала: ребенок не виноват. Но ничего не могла с собой поделать.

Вернулась домой, глотнула пару таблеток успокоительного, которое валялось в холодильнике еще со времен госэкзаменов. Вышел срок годности, нет ли… Кире было все равно. В лучшем случае, оно еще действует. В худшем – она склеит ласты. И тот, и другой вариант ее целиком устраивал.

Сняла с себя всю одежду, приняла горячий душ, а вещи, которые одним своим видом напоминали о бесстыжих руках Эрика, запихнула в мусорный мешок. Переоделась и поехала на работу.

Возможно, случайному прохожему показался бы странным ее стеклянный взгляд, но она вела машину ровно, правил не нарушала и даже нашла в себе силы вежливо поздороваться с Локотковым. Пять дней доработать? Значит, пять. Скажете шесть, отработаю шесть.

Даже Ольга удивилась настолько, что, забыв про свои обиды, подбежала к Кириному столу с обеспокоенным видом.

– Ты в порядке? – сочувственно спросила она.

Кира взглянула на бывшую подругу и улыбнулась. Точнее, улыбкой этот оскал можно было назвать с большой натяжкой. Так улыбаются злодеи в детских фильмах и маньяки во взрослых.

– Что, Липкина, кончились истории для сплетен? – холодно поинтересовалась она.

Ольга обиженно поджала губы и даже не удостоила этот вопрос ответом.

Кира осталась совсем одна.

Нет, Эрик пытался ей позвонить. Она, ни на секунду не дрогнув, отправила его номер в черный список. На этом ее связи с внешним миром были обрублены окончательно.

Заехала в любимый паб, но один только вид еды вызывал в ней отвращение. Пиво горчило, как будто его разбавили скипидаром. Заставила себя выпить несколько глотков, но дальше просто не шло. Да и легче совершенно не становилось.

До дома пошла пешком. Неестественно зеленые газоны, разбитые благоустроителями города, в очередной раз напоминали, что мужчины обожают показуху. Жалкие дохленькие рябины давно сбросили листву и теперь цеплялись за воздух голыми веточками. Скукоженные красные ягодки, никому не нужные, болтались на ветру. Неужто избалованные москвичи станут из этой пыльной дряни готовить настойку на коньяке? Или, может, жирные, откормленные голуби и воробьи, эти летающие крысы, склюют? Побрезгуют.

Злой город. Злая страна. От кого она хотела убежать, когда перебралась в столицу? Думала, из женщин делают половые тряпки только в провинции? Наивная! Моисей сорок лет таскал свой народ по пустыне, чтобы изжить рабское сознание. Чтобы сменилось поколение. И русских баб, прежде чем выпустить в люди, стоило согнать табуном в степь, и лишь их дочерей уже переправить в цивилизованный мир.

Как бы она ни корчила из себя независимую барышню, как бы ни подражала американским стендапершам, которым мужчины нужны только для того, чтобы в них при первой же возможности плюнуть… Все равно где-то глубоко внутри у нее жила маленькая мамина дочка. Которая тоже хотела, чтобы кто-то о ней заботился, кто-то баловал, кто-то дарил цветы и розовые телефончики, даже если в них оперативки с трудом хватает на «змейку».

А если у нее будет дочь? Эта мысль заставила Киру замереть. А если у нее будет беззащитная наивная девочка? Что же это получается, она родится только для того, чтобы однажды какой-нибудь ублюдок растоптал ее чувства? Или, может, Эрик возьмет и отсудит у нее дочь? Чтобы у армянина и не было родственника адвоката? Да наверняка найдется проходимец, который убедит суд, что Кира недостойна воспитывать ребенка.

А может, он вообще забудет о существовании дочери еще до родов. И она свой первый крик сделает уже будучи преданной самым близким мужчиной на свете. Нет, этого Кира допустить не могла.