Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

– Но ведь в следующем году мы поедем в отпуск? – спросил Роберт.

– Можем поехать куда угодно, – ответил Патрик. – Отныне мы больше не пленники провансальской безупречности! Мы спрыгнули с открытки и отправляемся в путь-дорогу. – Он сел на кровать рядом с Робертом. – Богота! Блэкпул! Руанда! Дай волю своему воображению! Представь мимолетное аляскинское лето в дремучей тундре. А как хорошо в это время года на Огненной Земле! Таких пляжей, как там, нигде больше нет, а что за уморительные создания эти пухленькие морские львы! Хватит с нас предсказуемых благ Средиземного моря с его водяными велосипедами и pizzas au feu de bois [19] Пицца из дровяной печи (фр.). . Пусть устрицей нам будет этот мир.

– Ненавижу устриц, – сказал Роберт.

– Точно, извини. Промашка вышла.

– Куда поедем? – спросила Мэри сына. – Выбирай. Назови любое место.

– В Америку. Хочу в Америку.

– Почему бы и нет? – сказал Патрик. – Все европейцы в изгнании туда едут, это традиция.

– Мы не в изгнании, – возразила Мэри. – Мы наконец-то свободны.

Интересно, Америка окажется такой, какой он ее представлял? Роберта – да и весь остальной мир – с рождения заваливали картинками американского образа жизни. Быть может, там все уже представили за него и он вообще ничего не увидит?

Первым делом – еще в самолете, пока они стояли в Хитроу, – Роберта одолело ощущение истерической мягкости. В проходе торчала рыжеволосая тетка, у которой колени прогибались под весом собственного тела.

– Мне туда никак… Мне туда никак… – охала она. – Линда заставляет меня сесть к окну, но я же там не помещусь!

– Линда, а ну сама полезай! – буркнул громадный отец семейства.

– Пап! – прошипела Линда, чьи размеры говорили сами за себя.

Роберт уже не раз видел подобное в туристических местах Лондона – особую разновидность нежного американского ожирения. Не заработанный тяжелым трудом жирок гурмана и не джаггернаутова кряжистость дальнобойщика, но волнующиеся желеобразные складки, которыми эти люди решили защититься от угроз окружающего мира, как подушками безопасности. Вдруг автобусом завладеет психопат, который забыл купить орешки? Лучше подкрепиться ими прямо сейчас. А если, не дай бог, случится теракт? Неприятно будет, помимо прочего, страдать еще и от голода!

В конце концов Подушки Безопасности запихнулись в сиденья. Роберт в жизни не видел таких расплывчатых черт лица, словно бы едва намеченных где-то в верхней части бесформенных тел. Даже относительно бугристое лицо папаши казалось оплывшим огарком свечи. Вжимаясь в сиденье, миссис Подушка обернулась к длинной очереди пассажиров: из ее карих глаз струился коричневатый дым усталости.

– Простите за неудобство и спасибо за терпение, – простонала она.

– Как мило с ее стороны благодарить нас за то, чего мы ей не дали, – пробормотал папа Роберта. – Может, следует поблагодарить ее за проворство?

Мама посмотрела на него с укором. Выяснилось, что их места – прямо за подушечным семейством.

– Во время взлета и посадки подлокотники должны быть опущены, – предупредил Линду отец.

– Да мы с мамой уже срослись попами, – хихикнула Линда.

Роберт глянул в щелку между сиденьями. Как же они опустят подлокотники?!

После встречи с Подушками Роберт все вокруг воспринимал через призму мягкости. Даже острота черт некоторых людей, встреченных тем теплым податливым днем, когда они прилетели в Америку, среди усыпанных флагами тектонических разломов Среднего Манхэттена, казалась ожесточившейся мягкостью обманутых детей, которым родители велели быть готовыми ко всему. Для тех, кто был согласен на утешение, найти еду не составляло труда: тут и там стояли лотки с бубликами и орешками, тележки с мороженым, автоматы с разнообразными вкусняшками. Роберта так и подмывало перенять менталитет этого пасущегося скота – не простого, а индустриализованного, которому ждать еды было не нужно, да и нельзя.

В «Оук-баре» Роберт увидел у сигарного шкафчика целый ряд бледных и губчатых мужчин, похожих на грибы с толстыми ножками защитного цвета. Казалось, они изображают взрослых, у них такая игра. Они хихикали и перешептывались, как нашкодившие дети, которых вот-вот выведут на чистую воду, заставят вытащить подушки из-под рубашек пастельных оттенков и снять резиновые лысины. Глядя на них, Роберт чувствовал себя очень взрослым. За соседним столиком сидела старуха, которая облепила напудренными губами край коктейльного бокала и умело втянула в рот розовую жидкость. Она была похожа на верблюда, прячущего зубные скобки. В черной глянцевой миске на окне Роберт видел отражения входящих и выходящих людей, подъезжающих и отъезжающих желтых такси, больших каретных колес, которые сперва увеличивались, а затем уменьшались до размеров часовых шестеренок и исчезали.

В парке было светло и тепло, всюду платья без рукавов и переброшенные через плечо пиджаки. Роберт чувствовал, что его напряженное внимание путешественника, только что прибывшего на новое место, дополнительно обострено усталостью, а на новизну Нью-Йорка накладывалось смутное ощущение, что он видел это место уже тысячу раз. Если лондонские парки стремились к единению с природой, Центральный парк упорно впаривал развлечения. Каждый дюйм пространства был создан, чтобы дарить удовольствие. Прорезиненные дорожки петляли средь небольших холмиков и низин, мимо зоопарка, катка, тихих местечек, спортивных полей и огромного изобилия детских площадок. Роллеры в наушниках наслаждались частной музыкой. Подростки лазили по невысоким бронзово-серым скалам. Под мостом влажным эхом отдавались змеиные звуки флейты. Когда флейта осталась за спиной, впереди раздалось призывное механическое пиликанье карусели.

– Мама, смотри, карусель! – закричал Томас. – Хочу на карусель! Не могу устоять перед соблазном!

– Ладно, – сказал папа с истерико-упреждающим вздохом.

Роберту велели покататься с Томасом: их усадили на одну лошадку и пристегнули ремнем.

– Это настоящая лошадка? – спросил Томас.

– Да, – ответил Роберт. – Огромный американский мустанг.

– Давай ты будешь Алабалой и скажешь, что это огромный американский мустанг.

Роберт подчинился.

– Нет, Алабала! – Томас погрозил ему пальчиком. – Это не настоящая, а карусельная лошадь!

– Правда? Ну извини, – сказал Роберт, когда карусель начала вертеться.

Она быстро набирала скорость – даже слишком быстро. После смирных французских лошадок Роберт оказался не готов к этим храпящим вздыбленным коням с красными ноздрями и повернутыми к парку могучими головами на толстых шеях. Теперь он осознал, что действительно попал на другой континент. Все клоуны на центральном барабане карусели, похоже, давно спятили от пугающе громкой музыки, и никто не потрудился натянуть над лошадьми искусственное небо со звездами-лампочками: видно было движение густо смазанных поршней. Роберт решил, что острые ощущения и обнаженные механизмы – это типичная Америка, но сам толком не понимал почему. Быть может, всё в Америке обладало этим гением – моментально казаться типичным. Так же как его организм из-за разницы во времени думал, что наступил второй полдень, так все необычное теряло остроту, преследуемое призраком образцово-показательности.