Екатерина Вильмонт - Мужлан и флейтистка

– Скажу, что вы с Иркой чудесная пара! И мальчик от вас в полном восторге! Все уши нам прожужжал, какой мамин Федя клевый!

– Но Августа Филипповна не разделяет его мнения?

– Дорогой мой, вы сами немного подпортили впечатление. Это ваше «дамы, не звезданитесь!» меня только насмешило, а Густю возмутило до глубины души.

– Да я понимаю, как-то просто вырвалось само собой… Я поддал маленько, и еще был в такой эйфории… Ну, я надеюсь, в ее глазах это все-таки не очень страшный грех?

– Да я бы не сказала… Поймите, это было последнее впечатление, а вы сами знаете, последнее впечатление запоминается…

– Она дура?

– Она не дура, а просто ревнивая снобка. Она видит, как влюблена в вас ее дочь, а тут еще и внук поддался вполне вашим чарам…

– И что она вам сказала обо мне?

– Сказала, что вы мужлан.

– Между прочим, она права, я и вправду мужлан, – засмеялся Федор Федорович довольно добродушно. – Я же, в сущности, деревенский мужик, несмотря ни на какие диссертации.

– А еще Густя сказала, что вы несомненно мужчина очень обаятельный, но это опасно…

– Почему опасно?

– Да это все ерунда, ревность. Не берите в голову, Федор Федорович. Вы с Иркой чудесная пара, она будет вам хорошей женой, я убеждена. А вы будете хорошим отцом для Сашки. Знаете, что мне сообщила Густя? Что Сашка родного отца называет только «ну, этот, из Испании».

– Боюсь, и моя дочка теперь говорит обо мне «ну, этот, деревенский…» – с горечью произнес Федор Федорович. – Ну да ладно, будем жить дальше, правда?

– Конечно! И я уверена, со временем вы с Густей еще подружитесь.

– Поживем – увидим!

Апельсиныч волновался. Вот уже второй вечер с ним гуляет Татьяна Андреевна, так уже бывало, но сегодня после прогулки она покормила его и… ушла. А он остался один. Ему было страшновато… Но уже ночью он вдруг почувствовал, что хозяин близко! И впрямь вскоре ключ повернулся в двери.

– Апельсиныч! – позвал родной голос еще из-за двери. – Ах ты мой золотой, соскучился?

Пес скакал вокруг него, взвизгивая от восторга, потом принюхался и вдруг отошел, понурив голову.

– Что с тобой, брат? Ты чего? Ты обиделся?

Пес смотрел на него совершенно несчастными глазами.

– Ты не заболел? Нет, нос вроде холодный… Хочешь еще погулять?

Апельсиныч не реагировал. И вдруг Федор Федорович сообразил: он меня обнюхал и расстроился. Нешто учуял запах Иры? Помнится, он был недоволен, когда она тут была. И этот ревнует?

– Маленький мой, собака моя любимая, ни на кого я тебя не променяю, ты не думай! Просто будем жить все вместе… Ты привыкнешь, и Сашка тебе понравится… Они оба любят собак, и никто моего Апельсиныча не обидит, ты не думай…

Ласковый, прямо-таки журчащий голос хозяина проникал в смятенную собачью душу. Слов он не понимал, но интонации были такие, как надо. И вскоре он успокоился, лизнул хозяина в нос, принял угощение – любимый мятный пряник.

– Вот и хорошо, а теперь спать. Я сегодня устал как собака. Хотя ты, ревнивый дурачок, скорее всего, устал не меньше меня. Все. Спи!

Апельсиныч успокоился. Жизнь вошла в свою колею. Хозяин гулял с ним, как прежде, и никуда не уезжал. Только был грустный. А однажды вечером принес какой-то довольно большой ящик и поставил его на шкаф в спальне. Ничем неприятным оттуда не пахло. А через два дня он вдруг достал из ящика какую-то неведомую штуку, закинул два ремня себе на плечи, сел на стул и стал перебирать пальцами какие-то кнопки. А из штуки раздалась музыка. Лицо у хозяина при этом было хмурое и напряженное… А потом вдруг прояснилось, и пальцы быстрее забегали по кнопкам. Эту мелодию Апельсинычу уже приходилось где-то слышать, из телевизора, что ли… Апельсиныч подошел, сел перед хозяином. И вдруг начал подпевать… Вернее, подвывать… Хозяин взглянул на него с удивлением.

– Поешь? Ну пой, пока соседи не пришли! А ты молодец, музыкальный пес! – он уже смеялся в голос, но играл, не прекращал. А Апельсиныч все подпевал ему.

Наконец хозяин перестал играть, осторожно поставил свой инструмент на шкаф и поцеловал Апельсиныча в нос!

– Сколько же в тебе скрытых талантов, дружище, и какая чуткая душа… Обалдеть!

…Федору Федоровичу позвонил Илья.

– Федь, ты как?

– Да как обычно, занят зверски. А что у тебя? Надо бы повидаться. Слушай, а приходи ко мне в пятницу вечером, посидим, выпьем. Кубу вспомним, да и вообще…

– С удовольствием. А как там Апельсиныч?

– Цветет и поет!

– Как поет?

– Приходи, устроим тебе концерт! Часиков в восемь и без машины.

– Само собой!

– Ну привет, старик!

Друзья обнялись.

Апельсиныч тоже обрадовался гостю. Он лизал его в лицо и радостно вилял хвостом.

– Везучий ты, Федька, какой пес тебе достался!

– Это правда. Знаешь, мне и женщина удивительная досталась…

– Та флейтистка, что ли?

– Ага! Мы скоро поженимся…

– Да ты что! Серьезно?

– Более чем. Я уж с ее семьей познакомился… Сынишка ее меня признал, а мамаша как-то… поначалу вроде ничего, но потом стала нос воротить… Я, правда, под конец лажанулся.

И Федор Федорович рассказал другу о финале знаменательного обеда.

Илья долго смеялся.

– Да, Федя, подмочил репутацию… Ну ничего, снобку в Питере легче пережить, чем кукусиков.

– Оно конечно…

– А Ира твоя готова бросить театр?

– В принципе да. Говорит, будет искать работу преподавателя, надоело ей сидеть в оркестровой яме… И потом, мы еще ребеночка планируем через год…

– Вон даже как… Это любовь?

– Похоже на то. Знаешь, я без нее теперь чувствую себя немного потерянным, вне работы, конечно… Вон даже про баян вспомнил… – чуть смущенно признался Федор Федорович.

– Про какой баян?

– Да это единственное, что мне от отца осталось… Соседи говорили, знатный был баянист…

– Ты играешь на баяне? – вытаращил глаза Илья.

– Ну так… По слуху. Нот не знаю. Он несколько лет стоял у одних знакомых, а недавно я его сюда перевез. Стал играть, а Апельсиныч вдруг подвывать начал, и так музыкально.

– Ага, ты обещал показать мне этот номер, но не говорил, что сам ему аккомпанируешь!

– Именно! – обрадовался Федор Федорович. – Именно я теперь записался к Апельсинычу в аккомпаниаторы.

– Давай-давай, я жажду услышать ваш дуэт.

– Ты серьезно?

– Конечно!

– Ладно, только потом пеняй на себя!

В глубине души Федору Федоровичу хотелось, чтобы кто-то еще послушал его, кроме Апельсиныча. Ильи он совсем не стеснялся. Он достал баян, сел, пробежал пальцами по кнопкам. И заиграл.

И вдруг Илья запел:

– «Клен ты мой опавший, клен заледенелый…»

Апельсиныч и Федор Федорович изумились. Илья пел хорошо, музыкально, приятным тенорком… А Апельсиныч помалкивал.