Ричард Руссо - Эмпайр Фоллз

— Кажется, мистер Роби подъехал, — заметила миссис Уолш, стоя у раковины.

— А его отец? Макс с ним?

— Только мистер Майлз. Но он не выходит из машины, сидит себе и сидит.

Топтавшийся на пороге кухни отец Марк улыбнулся впервые за день. Он догадывался, чем занят сейчас его друг. Майлз смотрит на невыкрашенную башню и думает, что за пакостный код занесли в его гены, мешающий ему лазать по лестницам, как все нормальные люди.

— Вы же его ждали, — напомнила домработница. — Ну так что, расскажете ему?

Ах, миссис Уолш , хотелось ответить отцу Марку, у вас есть чему поучиться. Великим мыслителем миссис Уолш не была, но старалась все доводить до конца, чем нельзя было не восхищаться. Разузнай. Сделай. И не зацикливайся на всяких разных мелочах. С осмыслением действительности проблема в том, что этому нет конца, нет дедлайна, после которого мысль необходимо обратить в действие. Осмыслять все равно что заседать в комиссии, редко выдающей рекомендации (которые, впрочем, почти всегда игнорируют), — комиссии, не обладающей даже властью самораспуститься.

Миссис Уолш была права. Сложившаяся ситуация требовала, чтобы с ней разобрались, и более того, разбираться должен был отец Марк, уже упустивший кучу времени. Пылкая проповедь, которую он произнес на ранней мессе этим утром, называлась «Когда Господь удаляется». Он сочинил ее отчасти вчера вечером в машине по дороге с побережья домой, отчасти бессонной ночью и довершил, вещая с церковной кафедры. Проповедь восприняли лучше, чем он ожидал с некоторой опаской, и отец Марк решил повторить ее на следующей мессе, но, зайдя в ректорский дом между службами, обнаружил, что отец Том исчез.

Точнее, исчезновение старого священника обнаружила миссис Уолш, когда пришла на работу чуть позже половины девятого — к тому времени, когда отец Том, проснувшись и одевшись, уже с нетерпением ждал, когда его накормят. По воскресеньям миссис Уолш обычно потчевала его сладкими гренками. А затем, когда у старика подбородок начинал лосниться от кленового сиропа, принималась готовить обед на двоих, запекала свинину или курицу по новоанглийскому рецепту, как сегодня, например, что было непросто, особенно когда у тебя под ногами мешался липкий сбрендивший священник. Верно, чокнутого старого священника она предпочитала здравому молодому, но за отцом Томом нужен был глаз да глаз, тем более когда отца Марка не было поблизости.

Единственное, в чем молодой священник преуспевал, признавала она, так это в умении обращаться со старым. По воскресеньям, зная, что тот, другой, читает свои сумбурные проповеди в церкви, отделенной от ректорского дома просторной лужайкой, отец Том начинал озорничать. Однажды утром он явился на кухню, и миссис Уолш, глянув на него краем глаза, не заметила ничего неподобающего в его внешнем виде. Когда она принесла ему гренки, ей показалось, что он странно на нее поглядывает, будто его что-то развеселило, а она понятия не имеет, что именно. Вникать миссис Уолш нужным не сочла — какое дело ей, женщине пятидесяти трех лет, замужней и в совершенно здравом уме, до причуд старого маразматика.

Однако ничто на свете так не выводило миссис Уолш из себя, как насмешки над ее персоной, поэтому она прекратила фаршировать курицу и воззрилась на священника, сидевшего за столом. Он был одет в свежевыстиранную пасторскую черную рубашку с короткими рукавами и накрахмаленным белым воротничком, а его обычно всклокоченные седые волосы были аккуратно расчесаны. Она даже отметила, что ботинки у него блестели, а черные льняные носки подобраны в тон. Если отец Том и веселился про себя, то не над тем, как он выглядел сегодня, иначе миссис Уолш живо вывела бы его на чистую воду, и она продолжила горстями запихивать начинку в курицу. Лишь когда старый священник поднялся из-за стола и понес тарелку в раковину — нехарактерный для него благодарственный жест, — она увидела, что на нем нет брюк. Поэтому сегодня, войдя в ректорский дом и не наткнувшись сразу же на старого дуралея, она отправилась его искать, подозревая опять какую-нибудь проказу.

Дверь в спальню была закрыта; миссис Уолш постучала, позвала его по имени и потребовала старика на выход, а если он не послушается, миссис Уолш приведет подмогу, и она не удивилась бы, если бы дверь ей открыл ухмыляющийся старый священнослужитель с голым задом и сморщенным членом напоказ. Миссис Уолш подобная перспектива не радовала, но и не пугала. К пятидесяти трем годам она покончила с этими трепыханьями по поводу мужских гениталий. Точнее, минуло много лет, с тех пор как эти волосатые штуковины, болтающиеся между иссиня-белыми бугристыми ногами, перестали ее волновать. А то, что некогда, хотя и на краткий период, она поддалась волнению такого сорта, с годами миссис Уолш привыкла считать временным умопомешательством и была благодарна за то, что ее безумие оказалось краткосрочным, не слишком опасным и полностью излеченным замужеством, — как и было задумано Всевышним.

Угрозы не открыли ей дверь, и у миссис Уолш не осталось иного выбора, как войти без приглашения. Дверь была не заперта, а за ней, когда миссис Уолш ее толкнула, обнаружилась пустая комната. Миссис Уолш проверила, на самом ли деле комната пуста: она встала на четвереньки — маневр, который она предпочла бы не совершать с ее воспаленными суставами, — и заглянула под кровать. Если отец Том настолько рехнулся, что заявился без штанов в ее кухню, то почему бы ему не поиграть в прятки, думала она. Но под кроватью никого не было, и в этом спартанском жилище разве что ребенок мог бы спрятаться, но не взрослый мужчина с разумением ребенка.

Миссис Уолш обошла весь ректорский дом. Проверила каждую комнату, все стенные шкафы и даже, взяв фонарь, спустилась в погреб, сырое неприглядное помещение, где до сих пор стояли ящики для угля и где было полно темных углов, куда мог забиться старый сумасброд со своей деменцией. Она уже собралась удовлетвориться тем соображением, что отец Том, встав рано, наплевал на запреты и отправился на прогулку либо прокрался в церковь и притаился в исповедальне, чтобы шпионить и слушать всякую либеральную чепуху, которую отец Марк несет с кафедры, как вдруг она кое-что вспомнила и поспешила опять наверх в спальню старика.

Там его по-прежнему не было, но миссис Уолш интересовало другое: судя по состоянию его кровати, вряд ли он на ней спал нынче. Конечно, он мог заправить ее утром, как поступал всю свою жизнь, пока у него крыша не поехала, однако в последнее время забывал это делать. По субботам миссис Уолш меняла священникам постельное белье, а вчера была суббота, и, сдернув покрывало, она обследовала простыни. Гладкие, без единой морщинки, они пахли хлоркой, словно их только-только отбелили; от неряшливого старика, страдающего метеоризмом, так не пахнет.