Василий Гигевич - Дом, куда возвращаемся

Поднялся со стула начальник цеха художественных изделий, начальник планового отдела все еще стоял красный как мак. Воробьев посмотрел на плановика и сказал, растягивая слова:

— Садитесь, Иван Алексеевич. К концу дня прошу вас дать точный, вы слышите, точнейший анализ работы бригад на хрустальной печи. Не смен, а бригад. С указанием брака по каждой операции, кончая химполировкой.

Иван Алексеевич сел. Стал говорить начальник цеха художественных изделий:

— Иван Алексеевич сказал правду. План по выпуску хрусталя под угрозой, но, я думаю, мы его выполним. Организуем сверхурочные…

— Вы думаете, — перебил начальника цеха Воробьев, — вы, видимо, очень много думаете. Вы лучше объясните, почему не выполняется план.

— Большой процент брака при выдувании. Идет свиль. И тут мы ничего не можем сделать.

— Почему идет свиль?

— Мы пока не знаем.

— А кто должен знать? Скажите мне, кто должен знать? За что мы деньги получаем?

Снова в кабинете воцарилось молчание. Люди не поднимали глаз. Воробьев тоже ни на кого не смотрел. Лицо его пожелтело — возможно, обострилась печень…

— Антонина Ивановна, что вы нам можете сказать, чем порадуете?

Турина поднялась. Она догадывалась, что ей, вероятно, придется выступать на заседании, но не думала, что разговор произойдет именно такой. Она кашлянула в кулак и заговорила:

— Мы проверили шихту как в составном цехе, так и в контейнерах перед засыпкой в печь. Шихта хорошая. Стекломасса заданного состава. Процент свинца, как и других окислов, в норме. Как работник хим лаборатории, я могу сказать, что по химическому составу в хрустале нет нарушений.

— Вы не только работник лаборатории, но и всего завода, руководитель отдела, Антонина Ивановна. Вы можете сегодня сказать, каков состав свили?

— Нет. У нас пока нет результативных методов. К тому же, кроме свили, на поверхности синева. Пока мы не можем назвать причину окрашивания. В литературе об этом тоже нигде ничего не написано.

— А чем вы тогда занимаетесь, Антонина Ивановна? Вы понимаете, что будет, если мы не выполним план? Мы вылетаем из Всесоюзного и республиканского соревнования, не говоря о прогрессивке, — голос у Воробьева сел, и теперь он, будто простудившись, говорил хрипло и тихо, почти шепотом: — Я вообще не понимаю, кто здесь чем занимается?..

Воробьев помолчал, а потом, повернув голову в сторону женщины-юриста, которая обычно вела протокол, сказал:

— Главному инженеру к завтрашнему дню подготовить приказ о неудовлетворительном состоянии стекломассы. Прошу самым настоящим образом оценить в приказе работу начальника цеха художественных изделий, Антонины Ивановны и других товарищей. А то у нас привыкли отвечать за все сразу. И ни за что конкретно. Кроме того, Антонина Ивановна, завтра же поедете в политехнический на кафедру силикатов. Возможно, вам придется ехать в институт стекла. Дорог каждый день. Сегодня производственный отдел должен сделать исследование хрустальной печи, персональную ответственность будут нести все службы. Теперь можете идти. Главного инженера, начальника производственного отдела и начальника цеха художественных изделий прошу остаться. Заседание окончено…

Расходились из кабинета Воробьева тихо, без обычных шуток. Турина шла в лабораторию, и ей почему-то хотелось плакать. Было обидно. И совсем не за то, что у нее снимут прогрессивку. Бог с ней, с прогрессивкой… Обидно было, что так и не смогла ничего сказать. И еще за то, что она оказалась виноватой во всем… А разве она виновата? С таким же правом можно было спросить и с Гусева, и с главного инженера. Попробуй сразу разобраться в том, к чему не подготовились.

Она зашла в кабинет. Кроме Лапича, в лаборатории никого не было.

— Где остальные?

— На обеде, — сказал он, стоя возле стола.

— Ну, что нового привезли из Минска? — спросила Антонина Ивановна, сев за свой рабочий стол.

Несколько раз она направляла Лапича в Минск — просить помощи в научно-исследовательских институтах: надеяться на письменные ответы было рискованно, да и ответы приходили через месяц.

— Ничего, — сказал Лапич, — в политехническом ничего не сказали — они с таким явлением не встречались. Говорили о разном: о поверхностном натяжении, диффузии, но ведь это голые рассуждения.

— А как с вашими опытами?

— Думается, во всем виновато топливо. В топливе, как и в окрашенном стекле, одни и те же красящие элементы. Это можно считать доказанным.

— Почему же тогда не окрашивается стекломасса во второй и третьей печах — топливо то же, что и на хрустале… Да и как объяснить появление синевы в выработочной части — там ведь пламени нет. — Казалось, Антонина Ивановна не спрашивала у Лапича, а разговаривала с собой. Она смотрела на пробы хрусталя, что лежали на столе, — две стеклянные плитки, которые стекловары брали из печи каждый день, одна из этих плиток была почти синяя.

Лапич молчал. Антонина Ивановна продолжала:

— Я тоже так думаю, что во всем виновато топливо. Но предположение есть только предположение. А нужны факты. Сегодня на заседании говорилось и о синеве, и о свили, и о плане, конечно.

Турина замолчала. Подумала, что совсем не обязательно сообщать этому парню о всех неприятностях. Пусть спокойно делает свое дело, не хватало, чтоб она искала у кого-то сочувствия.

Она посмотрела на Лапича, попробовала улыбнуться:

— Ну, иди обедай. Завтра, видно, придется ехать в командировку. Приготовься на всякий случай. Если заболею, придется ехать тебе. Привыкай.

Потом, когда Лапич ушел из весовой, она вспомнила, что и ей пора обедать. Но идти домой не хотелось. Чувствовала, что устала. Хотелось вот так сидеть и сидеть. Подумала, что сама во всем виновата. На других заводах лаборатория занимается только контролем химического состава стекла и сырьевых материалов. Видимо, надо было так и поставить дело еще тогда, когда только пришла на завод. Но тогда она не думала об этом, знала: если стекло плохое, то искать причину надо не только в составе, но и в технологии варки, выработки. И она занималась всем, что касалось качества стекла, а теперь вот расплачивается. Будто она одна должна дать ответы на все вопросы по технологии. Было в заседании, в словах Воробьева что-то обидное и оскорбительное, хотя неизвестно, что сделала бы она на месте Воробьева. Вероятнее всего, то же самое…

В том, что происходило сейчас на заводе, было что-то запутанное, какой-то круг неприятностей, которые, она понимала, только начинались.

…Когда уже выходила с завода и шла в садик за дочкой, старалась успокоиться, потому что знала, сегодня вечером дома очень легко может вспыхнуть ссора. У нее всегда так было: если неприятности на заводе, то и дома находилась зацепка, чтоб поругаться. И еще чувствовала, что болит сердце.