Василий Гигевич - Дом, куда возвращаемся

Гусев стал руководителем отдела, а позже, когда окончил учебу, главным инженером завода. Он работал вместе с Горбачом, его приглашали в президиумы заседаний, его портрет висел на заводской доске Почета, и он сам, Гусев, еще считал, что может многое сделать если возьмется по-настоящему. Вот только, как назло, не хватало времени: то заседания, то командировки по обмену опытом, то семейные дела — росли дети, росли и заботы, — то неожиданная болезнь, то бумаги, которых с каждым годом становилось все больше.

Часто, вернувшись из командировки, Гусев пробовал внедрить на заводе что-то новое, что, казалось, так легко и просто должно прижиться… Но как только начиналась практическая работа, множество мелких вопросов останавливало задуманное, начиналась местная рационализация, приходилось искать еще что-то новейшее… Так было и с химполировкой: начали делать киевскую, потом перешли на ленинградскую, затем на дятьковскую, потом сделали гибрид киевской и ленинградской… А хорошей химполировки так и не добились: переводили хрусталь, писались жалобы, приезжали комиссии. В этом был какой-то заколдованный круг: на заводе складывалось впечатление большой эффективной деятельности — разрабатывались идеи, проекты, все время велись ремонтные работы, но конца всему этому не было видно. Хотя, правда, на бумаге все шло гладко: и планы, и выполнение, и премии…

Идея импульсного бурления принадлежала Гусеву. В специальной литературе, отечественной и зарубежной, все чаще стали появляться сообщения о новом эффективном способе перемешивания стекломассы: импульсном бурлении воздухом. Все, казалось, рассчитали правильно: и саму установку, и экономический эффект, и премии по линии НОТ… Но через несколько месяцев печь потекла — красная огненная река хлынула в цех…

Потом пришел Воробьев. Гусева сняли с должности главного инженера, он стал начальником отдела. Воробьев был другой, совсем непохожий на Горбача человек и разговор с главными специалистами повел иной… И вот, видимо, тогда впервые Гусев почувствовал, что только числится на заводе, хотя отдел, который доверили Гусеву, и справлялся с работой. Теперь главным для Гусева было удержаться. Не мог же он пойти к Воробьеву и сказать: «Заберите у меня отдел, не одолею…» Безусловно, не мог — когда такое было, чтобы пятидесятилетний уважаемый человек говорил о себе хуже, чем думают о нем другие люди? А те, другие, действительно знали Гусева как серьезного солидного специалиста, который когда-то поднимал из руин завод, который за свою самоотверженную работу награжден орденом, портрет которого не сходит с доски Почета…

Нельзя сказать, что Гусев не работал, нет, но вся работа, весь ее смысл сводился теперь к одному: «На этой должности надо удержаться до пенсии». И потому, когда вечерами Гусев уходил с завода, он действительно чувствовал себя утомленным, потел и холодел за день… Работа, которую выполнял Гусев, была посложнее иной творческой: надо было все время догадываться, чего хочет Воробьев, понять, какое решение выгоднее заводу, но невыгодно другой организации, знать, с кем поздороваться за руку, а кому только холодно кивнуть головой. И даже бумаги, обычные бумаги, которые приходили из министерства, требовали серьезного тонкого подхода… В министерство Гусеву приходилось ездить часто, особенно когда на заводе складывалось тяжелое положение. И ни разу Гусев не подвел завод. Нет, Гусеву было не легче, чем до войны, во время первой реконструкции.

Когда Воробьев заговорил о внедрении принципиально новой технологии, Гусев тактично посоветовал подумать насчет варки хрусталя в ванной печи беспрерывного действия. Но сейчас Гусев уже был научен опытным бурлением, сейчас он не хотел быть первым. Ибо первым попадает чаще всего… Воробьев потребовал тогда от Гусева официального заключения о необходимости варки хрусталя в печах беспрерывного действия, обогревающихся жидким топливом. И отдел дал заключение, которое хотел иметь Воробьев, но подписи Гусева там не было. Подписался заместитель. Гусев в тот день заболел. Болел он и потом, когда нужно было подписывать некоторые ответственные акты, технологические карты.

И вот, когда пошла синева, а Гусев, просматривая техническую литературу, обнаружил: на передовых предприятиях работают мешалки, кранцев в печах, как правило, нет… Качество хрусталя улучшается. Тогда он отдал приказ пустить в работу мешалку и вынуть кранцы… На всякий случай у него были документальные данные.

Начало рабочего дня не обещало для Зинаиды Павловны ничего необычного. Даже дурной сон и тот не приснился. Все было как всегда: губы накрашены, прическа наведена, муж накормлен и отправлен на работу. Коленька отведен в садик, и сама она ровно в восемь — минута в минуту, пришла на завод.

Разделась, посмотрела на себя в зеркало и, пока не было Туриной, присоединилась к женщинам, перекинуться парой слов: у кого что… У Валечки Женька спал плохо, метался — может, в садике обидели, кто знает… Лариса из бухгалтерии ездила по завкомовской путевке в Финляндию, привезла мохер, кримплен, — свое вернула, может, даже с прибылью… Потом явилась Турина, и все принялись за работу.

Работа Зинаиде Павловне давно знакомая, ежедневно она делает одно и то же. Сначала она надевает халат и направляется в цех брать пробы. Медленно, гордо ходит она по цехам и приветливо улыбается знакомым. Потом Зинаида Павловна приносит пробы в лабораторию, разбивает их, вырезает искусственным алмазом небольшие кусочки стекла, на простом приборе производит измерения. Главное в работе Зинаиды Павловны заключается в том, чтоб вовремя заметить температуру, при которой кусочки стекла начнут опускаться в тяжелой жидкости. Тогда Зинаида Павловна, зарегистрировав температуру, перемножит ее значение на коэффициент и получит окончательный результат. Вот и все. И не нужны Зинаиде Павловне пять лет учебы в политехническом, который она давно окончила, многочисленные цифры и формулы, от которых когда-то раскалывалась голова.

В этот день все шло хорошо: она сходила в цехи, взяла не полностью обработанные стаканы — пробы, начала проводить измерения.

И в то же время, когда все это делала, давно до мелочей знакомое, думала о другом, совсем не связанном с работой, потому что не будешь ведь думать ежедневно об этих маленьких кусочках стекла, которые разрезаются алмазом, об этой темной с неприятным запахом тяжелой жидкости, о давно известной тетради и карандаше, которым записывается результат измерений. Об этом можно думать день, два, а попробуй думать об этом месяцы и годы…

Зинаида Павловна включила радио — передавали концерт по заявкам. Она вслушивалась в мягкую мелодию песни о лебединой верности и расставании и между делом думала, что, наверное, это все неплохо: и пылкая любовь, и верность… Вот только бывает ли все это в жизни, может, все это придумали люди и то, придуманное, выдают за реальность?.. Зинаида Павловна вспоминала заводские истории, о которых изредка слышала в лаборатории: сходились и расходились люди, распадались и складывались семьи, писались жалобы в завком… Нет, видно, все же что-то было среди людей, если и не такая любовь, о которой поется в песнях, то хотя бы что-то похожее…