Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

Троллейбус на Симферополь отправлялся в три часа дня. Когда вернулся Сергей, они еще успели в последний раз искупаться, как будто ничего не случилось. Точнее, пытались делать вид, что ничего не случилось, хотя Танюшка поняла: Сергей успел навестить Таля. Он вернулся странно веселый, и Танюшка будто увидела его заново: он выглядел гораздо лучше всех прочих курортных мужчин. И это подтверждали тетки, цеплявшие его глазами на пляже и даже на троллейбусном кольце. Они разглядывали его с некоторой долей удивления, что такое чудо на расстоянии вытянутой руки ходит, разговаривает. Все прекрасное в нем имело объем, название и цвет, но в Сергее появилось и что-то неопределенно отпугивающее, как чужие трусы, забытые в раздевалке на пляже.

В троллейбусе она по-прежнему беззвучно шевелила губами: ужасно, ужасно. Зачем-то прижимала к себе Майку, как будто ее кто-то собирался отнять, почти неслышно целовала ее макушку и раза три протирала руки салфеткой в невозможности избавиться от ощущения чего-то склизкого, прилипшего к ладоням. За окном проплывали горные уступы, сбегавшие к морю, поросшие кустарником и низкорослыми деревцами, — теперь все это великолепие казалось фальшивым, как театральная декорация. И даже море, которое лежало вдалеке, внизу темной тяжелой каплей, выглядело дешево, как серый искусственный жемчуг. Майку укачало сразу, она дремала на коленях у Танюшки большой тряпичной куклой. Неужели это моя дочь? — странно так думалось Танюшке. — Не чужая девочка, которую мне дали только подержать? Когда она успела подрасти, и что она взяла от меня? Разве только глаза — черные, с искрами в глубине, как некогда говорил Сергей.

Потом поезд, в котором все, включая стаканы, было покрыто легкой патиной грязи, отчалил от пыльного перрона. Странное чувство отчуждения только усилилось. Танюшка зацепилась глазом за рыжую девочку-подростка, которая бежала вдоль вагона с корзиной пирожков. На ней была великоватая футболка, застиранная до желтизны, а в ушах болтались огромные золотые кольца, которые она наверняка одолжила у старшей сестры. Какое Танюшке дело до этой девчонки? В том-то и странность, что никакого, как и до множества других случайно подсмотренных жизней. Но так подумалось, что эта девчонка наверняка тоже надеется, что вот пока она бегает к поезду с пирожками, пока. А потом жизнь сама собой наладится, потечет…

— Ешь пирожки, — Сергей выложил на салфетку горку пирожков. — С капустой, тесто тонко раскатано.

Взяв пирожок, Танюшка удивилась, что рыжая девчонка с корзиной все-таки сумела просочиться в их купе, задержаться чуть дольше положенного на чужой орбите. Но разве не так однажды проник в ее жизнь Сергей? Если бы не черная курица со свернутой шеей, лежавшая на крыльце… Тогда, целых сто лет назад. Хотя мог бы просто зайти и уйти, записав в протокол, что ничего существенного не случилось и, как это говорится, оснований нет для возбуждения уголовного дела.

— В ресторан сходим? — спросил Сергей.

— А что, деньги еще остались?

Сергей как-то непонятно хохотнул в сторону.

— Майка спит почти, какой ресторан? — она поправила простыню на дочке.

— Ну завтра сходим. Не все же пирожками пробавляться.

Их было только трое в купе, но Сергей вел себя не то чтобы странно, он вообще с самого утра был странный. Он как будто хотел сказать что-то важное, и Танюшка ждала, что он именно это важное скажет.

— Может, выпить хочешь? — Сергей достал из сумки бутылку крымского портвейна.

— С какой это радости?

— Отпуск кончился. Домой едем. Чем не повод. И закуска есть.

Он разлил по стаканам золотистый напиток и зачем-то сказал:

— Любое вино хотело бы стать портвейном, если б могло, — как будто так и не решался произнести то самое важное, оттягивал момент.

— Женщины не пьют портвейн, — сказала Танюшка.

— С чего ты взяла?

Вообще, это мимоходом сообщил ей Валентин Таль, поэтому вместо ответа она пожала плечами:

— Ну так считается вроде.

За окном тянулась выжженная желтая степь, и от ее однообразия слегка уже ныла голова. Танюшка поднесла стакан к губам, терпкий дух проник через ноздри в самый мозг, отравил сознание. Она уставилась за окно, но там не было ничего, кроме желтой степи, поэтому она смотрела скорей в пустоту, переживая первый терпкий глоток.

— Пирожком закуси, — сказал Сергей.

— Да, да.

Майка вздрогнула за спиной. Это означало, что она уснула, она частенько вздрагивала во сне.

Сергей опять потянулся к сумке и неожиданно вытащил из нее какие-то пакеты, в которых угадывалась одежда.

— Держи! — он протянул ей пакет с чем-то золотисто-охристым.

— Это что?

— Держи, это теперь твое.

Танюшка боязливо вытряхнула на одеяло золотисто-охристые брюки, потом пиджак. Тот самый костюм, который она только вчера с такой неохотой оставила на вешалке в Доме мод.

— Где ты это взял? — она даже слегка испугалась.

— А то ты не знаешь где. У Таля конфисковал. В качестве компенсации морального ущерба.

— Что?

— Что-что? Корочками своими ему пригрозил. В общем, этот гомик здорово прокололся, у него аж губы побелели. Костюмчик с вешалки снимал, а у самого пальцы так и тряслись. Говнюк, думал провинциалов окрутить, да не выгорело. Я еще второй костюмчик с вешалки прихватил, он мне тоже приглянулся…

— Сережа! — Танюшка почти крикнула. — Ты что же, просто так костюмы взял и ушел?

— Что значит — просто так? Одними костюмами он бы не откупился. Ему до пяти лет светило, да еще с отягчающими обстоятельствами, а в тюрьму этому гомику никак нельзя.

Танюшка поняла, что Таль еще дал Сергею денег. Сколько — спрашивать не стала, не домогалась больше никаких признаний, перед глазами, затуманенными портвейном, плыли лицо Сергея и золотисто-охристый костюмчик, вырванный из лап гомосексуалиста Таля. Нет, не вырванный, купленный позором Сергея и ее собственным позором. И что, неужели она хоть раз наденет его?

— Носи и даже не думай. Никто никогда ничего не узнает, если ты сама не ляпнешь кому. Не было этого ничего, поняла? Ни Таля не было, ни показа мод! Я этот костюм на рынке купил! А губу раковиной порвал, когда мидии ел. В море наловил и решил попробовать с уксусом.

Какой безнадежный аргумент, как удар молотком по темечку. Как же ничего не было, когда Танюшка до сих пор ощущала пальцы Таля на своем теле — он снимал с нее мерки, объем талии, длину шага брюк от нижней точки среднего шва до пола. Это не могло ей присниться, потому что пальцы на теле в принципе не могут присниться, во сне являются только видения и слова. Вот и Сергей мог бы просто сказать: «Это жизнь, мать», как принято было говорить, когда случалась всякая лажа, однако вместо этого он сказал: