Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

Однако Сергея в пансионате не было, дверь в их комнату была открыта, и там на кровати поверх одеяла мирно спала Майка в сандалиях и голубом платьице. Одна. Танюшка только подумала: «Как странно», ощутив огромное облегчение, хотя в иной момент она бы возмутилась и даже испугалась, как это Сергей мог бросить ребенка в незапертом номере. А если бы Майка проснулась и поняла, что ее именно бросили? Если бы она отправилась искать родителей по этажам? Однако дочка спокойно спала, посапывая и даже не реагируя на электрический свет. Танюшка осторожно раздела ее, пытаясь не разбудить, и уложила под одеяло. Майка что-то пробормотала во сне, наверное, еще переживая кино. Танюшка уселась на самом краешке постели и легко поправила ее волосы, потом поцеловала в лобик, соленый от морской воды. Сергей, конечно, и не подумал ее умыть. Он вообще ни к чему ее не принуждал, в отличие от нее.

— Девочка моя, — шепнула Танюшка. — Никому тебя не отдам.

Только сейчас Майка была послушной маминой дочкой, и в этом чувствовались ни с чем не сравнимая сладость и боль. Дочь постепенно от нее отделялась, превращаясь в самостоятельное существо, больше похожее на Сергея, чем на нее саму. И чисто внешне — каштановыми кудрями и тяжеловатым, как у Сергея, подбородком, и внутренним неодолимым упрямством, из которого росло отрицание буквально всего, начиная с сосисок с зеленым горошком и кончая голубым платьицем, считавшимся самым нарядным. Призрак будущей конкуренции и борьбы. За что? За любовь Сергея, наверное, потому что уже сейчас Майка не хотела засыпать без папы, буквально выталкивая мать из постели, и тогда Танюшка чувствовала себя пронзительно лишней.

Но куда же Сергей запропастился? Она прилегла рядом с Майкой, и дочка сладко и доверчиво прижалась к ней, к ее животу, как будто они снова стали одним существом. Танюшка продолжала поглаживать ее волосы до тех пор, пока не задремала сама.

Сергей явился около полуночи. Вместе с ним вошел крепкий запах спиртного. Едва зайдя внутрь, Сергей включил в ванной свет, грубо и бесцеремонно ее окликнув:

— Иди скорее сюда!

— Что? Что такое? — она вынырнула из своего забытья, плохо соображая, что к чему.

— Иди сюда, я кому говорю!

— Тише ты, Майку разбудишь.

Сергей длинно и грязно выругался. Таким Танюшка еще не видела его никогда.

Кое-как застегнув халат, она, щурясь, пошла на свет, горевший в ванной.

— Вон, гляди, чем твой показ кончился! — Сергей, намочив в одеколоне уголок полотенца, промокал разбитую губу.

— А при чем тут показ? На тебя хулиганы напали?

— Напали, да. Хулиганы голубых кровей, — он сморщился от боли, в очередной раз приложив к губе полотенце. — Этот твой Таль на меня глаз положил. А я сразу в нем голубого подозревал, потому что он на пляже мальчиков слишком внимательно разглядывал…

— Как это? Как он на тебя глаз положил?

Танюшка плохо понимала, о чем вообще говорит Сергей и как это Таль мог положить на него глаз, когда…

— Нет, он же меня пригласил на показ, меня.

— А то бы сам к нему пришел! Нет, моя дорогая. Ты только наживочкой была. Рыбешкой-корюшкой. А ловил он щуку, меня то есть. Только не рассчитал, что щука — зверь зубастый, — Сергей говорил отрывисто, то и дело сплевывая в раковину, хотя кровь уже остановилась. — В фойе меня поймал, пойдем, говорит, по рюмке коньяка пропустим, у меня французский. Ну не отказываться же. И пошло-поехало: какой у тебя классный парфюм, хотя одеколон самый простой, О’жён, ты же сама и покупала, рубашку попытался мне поправить…

Танюшка, наконец очнувшись и вникнув в то, что говорил Сергей, присела на унитаз, потому что больше присесть было не на что.

— Ну, зашли в какой-то кабинет, он коньяк достал, лимончик и говорит: мол, Луи Арагон, коммунист, лауреат Международной Ленинской премии и т. д. лично уговорил Брежнева освободить Параджанова…

— Какого еще Параджанова? Ты вообще о чем?

— Ну режиссер был такой, тоже из голубых. За совращение малолетнего сел. Так вот, этот хрен Таль стихи еще начал читать про горький вкус моря.

— Лорки?

— Лорки, вот-вот. Еще сказал, что Лорка в Сальвадора Дали был влюблен и что франкисты расстреляли его как гомосексуалиста. Мол, все большие художники того… Ну ты же, Сергей, не малолетка, понимаешь сам, что к чему, и так это еще башку свою хотел мне на плечо пристроить. Я, говорит, твоей жене карьеру устрою…

— Что?

— Карьеру. Дура ты, Танька. Думаешь, модный костюмчик нацепила, и в Москве тебе все двери открыты? Теплое местечко еще надо купить.

Танюшка судорожно сглотнула. Про гомосексуалистов она просто никогда не думала. То есть знала, что где-то такие существуют, но ведь не прямо под носом!

— Он думает, провинциалов так просто зацепить! Мол, из какой-то дыры приехали, так не устроят перед московской заразой. А вот хрен ему! Я его за шкварник схватил, а он меня укусил в рот, губу порвал. Меня чуть не вырвало.

— И что? Что теперь будет? — Танюшка почему-то по-настоящему, панически испугалась, хотя сама не понимала чего.

— Накрылась твоя карьера, вот что. Завтра чемоданы соберем и свалим назад в свою северную дыру.

— Ты его не посадишь? — у нее почему-то брызнули слезы.

— По-твоему, я заявление в ментовку отнесу, что он меня хотел изнасиловать? Оприходовать члена КПСС? Да мне самому потом до пенсии не отмыться. Припугнуть-то, конечно, припугну. Он завтра у меня еще наложит в голубые штаны! Ну все, иди спать. Не вздумай реветь. Нашла тоже повод. Ничего не случилось, поняла? Никто никогда не должен этого знать!

Да, конечно. Завтра они просто уедут, и никто ничего не узнает. Но какой позор! Она вертелась в постели, пытаясь понять, как же такое возможно, то, о чем рассказал Сергей, пока наконец не поняла, что ее сперва использовали в грязной игре, а потом попросту пренебрегли. Ей предпочли Сергея, и это было ужасно. Ее использовали и выбросили, как что-то недостойное внимания, потому что ее хрупкую фигурку целиком заслонил собой Аполлон в парусиновых штанах. Это ему поклонился большой ценитель красоты Валентин Таль, его хотел заполучить в свою постель.

Ужасно, ужасно. Она лежала, беззвучно шевеля губами. Таль с самого начала говорил о теле, и только. Таль не хотел ничего другого, кроме ее стройных ног, на которых так хорошо сидели брюки. Только выйти на подиум, чтобы на короткий миг ощутить себя в центре Вселенной, как та Венера, которая рождалась из пены морской. И ведь она поддалась и залипла, ей хотелось повторить все с самого начала, эти восхищенные взгляды и восторженный шепот, ей хотелось каждый день ходить в золотисто-охристом брючном костюме, чтобы больше не быть матрешкой, чтобы соответствовать гордой фамилии Ветровых…

Она не заметила, как уснула. А когда открыла глаза, в окошко ярко светило солнце. Майка лежала с открытыми глазами, может быть, опасаясь спросить, почему сегодня не нужно рано вставать. Сергея в комнате не было, и Майка не знала, куда ушел папа.