Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— В данную минуту, — Танюшка, тряхнув головой, посмотрела на него почти разумно, — я жалею, что не могу тебя убить.

— Танька, ты только себя ни в чем не вини. Ты была мне хорошей женой. Это я во всем виноват.

— Была? Ты сказал, что я была твоей женой?

Сергей замолчал, потом отнял у нее бутылку, глотнул из горла и наконец выдохнул:

— Все это еще до тебя началось.

— Да, я знаю. Мне рассказали.

— Кто?

— Не важно.

— Что ж, тогда… В общем, я думал, что с Лаймой все кончено. Она вышла за латыша еще в восемьдесят втором, помахала мне ручкой и сказала «гуд бай». И только потом я узнал, что она на третьем месяце была и что ребенок определенно мой, потому что латыш, хоть он и коренной, а вот поди ж ты — оказался никуда не годен.

— Кто родился? Кто? — выдавила из себя Танюшка.

— Мальчик. Назвали Улдис, только имя не я выбирал. И фамилия у него папашина, то есть того латыша. Лайма богатая невеста была, вот латыш и клюнул, у самого-то были одни штаны…

— Почему же тогда…

— Потому что ненадолго этого мужа хватило. Он тунеядец оказался и пьяница, деньги проматывать стал, ну его и пнули. Лайма еще сюда приезжала, скандалила, хотела даже с тобой встретиться, я тогда, Танька, едва тебя уберег…

И тут Танюшка неожиданно ярко вспомнила ту самую чужую женщину в брючном костюме, которая будто бы караулила ее во дворе. Давно, еще когда она работала в овощехранилище. Густая шапочка пепельных волос, большие часы на запястье, легкий акцент и странное, промозглое предчувствие если не самой смерти, то чего-то невыразимо жуткого, которое вспыхнуло мгновенно, стоило только этой женщине спросить, который час.

— Янтарные сережки, — неожиданно вспыхнула Танюшка. — Это ты ей купил, а не мне?

Потупившись, Сергей ответил:

— Да. В общем, она отказалась их принять…

— Хорошо, хоть сейчас не врешь. А мне с самого начала они уши жгли. К вечеру мочки просто горели, дотронуться было больно, но я терпела, потому что думала: муж подарил.

И она наконец расплакалась оттого, что не только сережки, но и все, что у них было с Сергеем, предназначалось не ей, а Лайме, которая носила мужские костюмы и коротко стригла волосы. Она, Танюшка, была только суррогатом, обманкой, призванной временно исполнять роль Серегиной жены, пока Лайма разбирается со своим латышом и Улдисом, который, как выяснилось, на самом деле тоже Ветров.

— Но почему?.. Зачем ты так долго?.. — рыдания мешали ей говорить связно.

— Зачем я так долго оставался с тобой? Да затем, что у Лаймы отец из семьи репрессированных, он русских на дух не переносил, а Лайма привыкла жить хорошо, у нее теперь целый особняк…

…в котором наверняка стоит огромный шкаф с дюжиной брючных костюмов, да? Именно затем Сергей так упрямо наряжал ее, «матрешку», в брюки, чтобы она хоть немного походила на Лайму. Именно затем ограбил педераста Таля. Он лепил из нее образ и подобие той латышки, а сама по себе красавица Танька была вовсе ему не нужна.

— Ну чего ты ревешь в три ручья, как дура? Не порть последнего впечатления. Я тебе квартиру оставлю, да и все остальное, ты будешь вся в шоколаде и еще встретишь подходящего человека. А мне это все барахло теперь на фиг не нужно.

— Да? А что же этот репрессированный папаша? Когда русские ушли, он заткнулся?

— Ее папаша полгода назад умер, Лайма наконец вступила в наследство, ну и… — недоговорив, он пожал плечами и вышел.

— Да. Вам придется развестись, Танечка, — Вероника Станиславовна покачивалась в кресле, подставив лицо огненному заходящему солнцу.

— И вы так спокойно говорите об этом? — Танюшка ожидала чего угодно — сожаления, покаяния, грубого отпора наконец, — но только не ледяного равнодушия, которым ее окатила царственная Вероника Станиславовна.

— Естественно, я давно переживала Сережино раздвоение, то, как мечется между домом и… в общем, ты понимаешь. Я пыталась убедить его, что жизнь уже состоялась, может быть, не так, как ему изначально хотелось, но менять в ней что-то сейчас будет мучительно больно для каждого, — на каждой фразе она перебирала в воздухе пальцами, как будто плела невидимую паутину.

— Что-то я не заметила, что Сергею мучительно больно, — сказала Танюшка.

— Но он же гордый. Ты что, его не знаешь? Потом, ужасно упрямый, если уж он уперся… В конце концов я смирилась. И тебе настоятельно советую мирно с ним развестись. Ты такая красивая, Танечка, рано или поздно все у тебя наладится…

И она еще долго, потряхивая жемчужными сережками, продолжала бесстрастно выговаривать о преимуществах женской свободы, которых она сама, увы, была лишена, о том, что пройдет каких-нибудь полгода, уляжется первая боль расставания, к Танюшке вернется уверенность в себе, а это синоним успешности, можно будет заняться саморазвитием, только ни в коем случае не стоит переживать вину за происходящее, это далеко не конструктивное чувство… Майка, естественно, пока что останется в Сонь-наволоке.

— Пока? С чего это вдруг Майка останется в Сонь-наволоке?

— Ну у тебя же командировки, а домик на силикатном… ну, ты сама понимаешь…

— Что понимаю? Что грубые нравы силикатного калечат детскую душу? Да там по крайней мере все по-честному. И нищета честная, и морду бьют тоже честно, за дело. Выражаются, может, не столь красиво, как вы, Вероника Станиславовна, зато предательство называют предательством, а не как-то иначе…

— Надо же, — Вероника Станиславовна наконец оторвала взгляд от пылающего заката, и на ее мизинце алым сверкнул бриллиантик. — А ты умеешь складно выражать свои мысли. Только я в свою очередь уже высказала все, что хотела, Танечка. И давай закончим на этом, дорогая. Я постараюсь поддерживать с тобой дипломатические отношения. В конце концов Майка…

— Майка останется со мной! — Танюшка даже притопнула ногой. — Да она ваш Сонь-наволок на дух не переносит, вы разве сами не замечаете? Майка! Майка, иди сюда немедленно! — она позвала дочь, как собаку.

— Майка поехала с дедом за покупками, — вновь обратив взор к закату, произнесла Вероника Станиславовна. — Не стоит их ждать раньше ночи, наверняка затащила деда в кино, а тот и рад, любит возиться с внучкой, он даже мне никогда не уделял столько внимания. Так что удачи тебе, дорогая, — и Вероника Станиславовна в знак прощания едва заметно пошевелила в воздухе холеными пальцами.

Только теперь, после пережитого высокомерия свекрови, которая наверняка с самого начала ожидала, что рано или поздно Сергей оставит Танюшку ради Лаймы или кого-то другого, только теперь внутри прочно обосновалась пустота. Она гудела надрывно и расширялась во все стороны, в какой-то момент Танюшке даже почудилось, что она абсолютно ничего не весит, как воздушный шарик, и вот-вот ее сорвет ветром с места и унесет вверх, вверх, в холодную серую глубину.