Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— Люди склонны видеть в деревне исключительно идиллию, свежий воздух, здоровое питание и здоровые наклонности, — выговаривала Вероника Станиславовна, легко покачиваясь на веранде в кресле-качалке. В минуты ее откровений Танюшке казалось, что она на лекции, несмотря на дачную атмосферу Сонь-наволока. — Только почему-то никто не хочет замечать исторической жестокости. Исторически деревня — это кровь и пот, дикость, больные суставы, вообще болезни, которые никто и не думает лечить, темнота, дремучесть, изрезанные ранними морщинами лица…

Когда Вероника Станиславовна заводила про деревню известную песню, Танюшка всякий раз вспоминала маму Айно, ее грубые руки и лицо, покрытое густой сеткой морщин, хотя маме через несколько дней должно было исполниться всего пятьдесят пять, и она раздумывала, выходить ли на пенсию или еще немного поработать, например, дворником, а может, устроиться на почту, на более легкий труд. Вдоль забора на силикатном заводе сами собой росли люпины и флоксы, за ними давно никто не следил и никто не стриг газоны электрокосой, разве что подсекал траву по старинке серпом или литовкой. Там все иллюстрировало цепкую живучесть природы: корни деревьев кое-где уже успели вздыбить асфальт, положенный еще при советской власти, и яблони плодоносили обильно, невзирая на короткое холодное лето, и калина щедро брызгала красным.

Сергей не пошел на юбилей мамы Айно, его в очередной раз зачем-то вызвали в Ригу, зачем именно он туда ездит, Танюшка не понимала никогда, да уже и не спрашивала, и на мамин вопрос, где Сергей, ответила уклончиво:

— Не знаю. Кажется, в Риге.

— Хорошо, что он везде нужен.

— Тем меньше времени остается для меня.

— Мужчина и должен в первую очередь думать о работе, обеспечивать семью…

Мама как будто уговаривала в первую очередь себя, что с ее дочками все в порядке, что все они неплохо закрепились в жизни, в которой она уже отказывалась что-либо понимать. Мама почти никуда не выезжала со своего силикатного, окопавшись в родном огороде, внешний мир существовал для нее только в телевизоре, и то она предпочитала новостям сериалы, находя в очередной мексиканской героине явное сходство с Танюшкой: «Ты все пытаешь, чего я эту дрянь смотрю. Дак ведь у Марианны глаза чернющие, как у тебя. И мне все кажется, что это ты в телевизоре сидишь. Ты же у меня как артистка, красавица моя». Мама осторожно, даже с некоторой опаской пыталась погладить Танюшкину сложную прическу.

На мамин юбилей из Питера наконец нагрянула Настя. По-прежнему колючая и почти совсем чужая. Едва расцеловав блудную дочь на пороге, мама спросила: «У тебя вроде бы солидная должность. Что люди скажут, если ты все время ходишь в джинсах?» Настя отмахнулась, что сейчас, мол, на это никто не смотрит. А что касается того, что у нее до сих пор нет детей, так зачем вообще нужны эти дети? Чтобы подтвердить свою репродуктивную способность в глазах окружающих? Танюшка подозревала, что у Насти теперь просто не получается забеременеть, поэтому она и хорохорится. А чтобы просто поплакаться, для этого она слишком гордая. На самом деле Настя детей любила и вообще она была хорошей сестренкой, жаль, что теперь они редко видятся.

К Насте прилепилась Майка, которая давно не находила, к кому бы из взрослых прилепиться вообще. Настя с Майкой нашли в сарае паяльную лампу и выжгли в заборе дыру, проверяя, сможет ли дракон своим дыханием спалить деревню. Майка недавно прочла такую книжку и усомнилась именно в этом эпизоде, потому что не может же быть у дракона настолько горячее дыхание.

— Да ты чего, — настаивала Настя, — дракон изрыгает пламя, как газовая горелка. А в деревне тем более: сена полно, скотину-то надо чем-то кормить. Деревню сжечь — вообще нечего делать.

— Сейчас такое читают? — поохав над дырой, вздохнула мама.

— Мам, дети только это и читают, — ответила Настя. — Это мы Шолохова читали.

Мама по привычке пыталась подсунуть Майке лакомые кусочки. Однако в гостях у бабушки Айно у Майки тоже было несчастное лицо. Она почему-то боялась Дюбеля, хотя он был добродушнейший пес, притом сидел на цепи. Еще ей не нравился туалет на задворках и почему-то почтовый ящик, прибитый к калитке. Майке вообще много чего не нравилось. Школьные завтраки, математичка с усами, книжки по школьной программе, финский язык в качестве обязательного, финские кроссовки, которые Танюшка привезла из командировки, потому что они никакие не финские, а китайские. Она все ждала, когда же папа возьмет ее с собой в Ригу, которая представлялась ей отдельным сказочным королевством, но Сергей только отнекивался, что надо еще немного подрасти. А куда еще расти, если Майке стукнуло шестнадцать и ее всерьез ничего не интересовало, кроме разных видов прокладок.

Танюшка с ужасом думала о том, а сколько же было ей, когда они с Настей нашли на крыльце мертвую курицу. Насте точно было шестнадцать, однако она не была капризной и глупой девчонкой, нет, она была почти взрослой. Как и Танюшка, хотя ей было-то всего восемнадцать, когда она впопыхах взяла и выскочила замуж, вовсе не ломая голову над отношениями взрослых людей. Ну и где же теперь эти девчонки, испугавшиеся дохлой курицы? Куда они подевались? И где теперь королевич Сергей в свитере, расшитом снежными узорами? Ну, Сергей, предположим, сейчас находится в Риге. А Настя, та же Настя, сидит рядом и думает, вероятно, что Танюшка совершенно не ценит своего женского счастья, потому что у нее почти взрослая красивая дочь, а у Насти детей скорее всего не будет из-за того дурацкого аборта, на который ее отправил старый муж… Может, все дело в муже? Ну он же старый. Так чего проще — найти на силикатном заводе какого-нибудь симпатичного паренька, предположим даже из грузчиков, а потом преспокойно слинять себе в Питер к старому мужу…

Они долго сидели вдвоем на крыльце. Дюбель, сочно и широко зевнув, отправился в будку спать. Майка, начитавшись на ночь книжек про драконов и рыцарей, тоже угомонилась, мама мыла на кухне посуду.

Наступило молчание, которое само по себе тоже было разговором — по старой сестринской привычке читать по лицу, по одному взгляду. «Смотри, — как бы говорила Танюшка, — если я про тебя молчу, это не значит, что я ничего не понимаю». — «Да, да, конечно, — как бы отвечала Настя. — Вот и не говори ничего. Если только хотя намекнешь, я вызову такси и рвану на вокзал. Поезд на Питер есть в три часа ночи. Я совершенно не хочу это с тобой обсуждать».

— Тут абсолютно ничего не меняется, — вслух произнесла Настя. — Я вот подумала, вдруг мы сейчас пойдем спать, а утром обнаружим на крыльце дохлую курицу.

— Ты тогда была такой серьезной, — засмеялась Танюшка. — Только если б не эта курица, сейчас и Майки бы не было.