Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— Сергей знает про нас?

— Нет. Никто не знает.

— Но как же тогда все устроится? Ты же говоришь, что все устроится? — она приникла к нему, зарылась лицом в его рубашку, желая исчезнуть.

— Все устроится очень просто. Ты поедешь в Россию, поставишь свою подпись в бумагах, — Сергей уже подал на развод. А заодно подашь документы на переезд в Финляндию, пока сюда еще пускают. У твоей мамы в паспорте написано «финка»? У нее сохранилось свидетельство о рождении?

Танюшка наконец вернулась в реальность. Желая окончательно прогнать морок, она оторвалась от подушек, спустила ноги на пол и переспросила, чтобы убедиться, что ей не послышалось:

— Так ты хочешь, чтобы я подала документы на переезд?

— Пойми, в России мы больше оставаться не сможем. Я разведусь, но чуть погодя, чтобы не было так заметно…

«И у Вероники Станиславовны наконец появится время для саморазвития», — не без злорадства подумала Танюшка.

— …выйду на пенсию. А здесь займусь коммерцией, для этого есть все предпосылки.

— А я? Что буду делать я?

— Да все что угодно. Но пока надо просто пересидеть, затаиться. Мне, как ты понимаешь, тоже не нужна общественная буря. Потом мы сможем уехать в Италию или Испанию, куда захочешь. Финляндия — неподходящая страна для тебя, здесь слишком мрачно и скучно.

Она поразилась, до чего же бесстрастно он смотрел на нее в этот момент.

— А как же Майка? — опомнилась Танюшка, в последние дни она почти не вспоминала о ней. — Она, что же, останется с твоей женой?

— Майка скоро окончит школу. А там сама решит, где и с кем ей оставаться. Нельзя силой привязать ребенка к себе, будет только хуже.

— Вот именно это я давно хотела сказать твоей жене!

— Танечка, Таня! Но что же делать, если все так случилось? Конечно, я страшно виноват перед тобой, перед женой, перед Серегой, — он опустился на колено перед диваном, не отпуская ее руки. — Но сколько же можно мучиться и обманывать других и себя? Я уже три года как не живу с женой, просто не могу себя заставить, она мне не интересна, и все это время мучился от любви к тебе, — в его глазах мелькнула дикая, безумная искра. — Я был одержим тобой, когда вы с Сергеем ночевали у нас, я потом зарывался лицом в простыни, на которых лежала ты, и ненавидел собственного сына. А когда узнал, что он хочет оставить тебя, не сумел справиться с этим…

— И ты думаешь, мы еще будем счастливы? — в ее голове крутилась тысяча вопросов, но этот выскочил первым.

— А разве мы сейчас не счастливы? Да я не могу надышаться тобой! Не знаю, сколько еще лет я пробуду с тобой — пять, десять, двадцать. Но все они будут твои, только твои…

— Но ведь прошлое нас не отпустит. И что мы в конце концов скажем Майке?

Он наконец оставил ее руку, поднялся с ковра и несколько раз нервно прошелся по комнате.

— Зачем сейчас думать об этом? Как-нибудь само утрясется… Нет, ты мне скажи: Серега думал, что скажет Майке? О чем он вообще думал?

— О другой женщине. Это дело нередкое. Отец тоже оставил нас, когда я совсем маленькая была… И ты поначалу был мне как отец. Пока я не почувствовала в тебе еще другую, не отцовскую, нежность.

— Все образуется. За это ведь не сажают. Пройдет год, другой… Главное теперь — оформить развод, чтобы разрубить наконец этот узел.

— И когда же мне ехать в Россию?

— В самом начале ноября, когда я закончу в России свои дела — выйду на пенсию и продам старую квартиру. Для этого мне придется оставить тебя здесь в одиночестве дней на десять.

— А мы не можем поехать вместе?

— Нет. Этого никак нельзя делать.

— Но ведь в фонде все равно уже знают.

— Что знают? Никто ничего не знает наверняка. А догадки — ну, это просто догадки, никаких доказательств. Я уеду дня через два-три…

Она открыла рот, как ребенок, которому дают микстуру, но так и не придумала, что ответить. Если раньше ей было очень трудно оторваться от него, то теперь попросту невозможно. Он был тем человеком, которому ей хотелось целиком довериться. Хотя они редко обсуждали вопросы, лежащие за пределами их привязанности друг к другу, глубокой и неодолимой.

И все-таки он уехал, оставив ей достаточно денег, которые она могла потратить в Лахти на свои удовольствия, правда, она так и не нашла, на что их потратить, только один вечер просидела в баре допоздна, тупо уставившись в окошко, мимо которого праздно гуляющие фланировали в гавань и обратно. Она совершенно даже не брала в голову, как выглядит в одиночестве на высоком стуле, пока к ней не подсел белобрысый парень с кольцом в носу. Здесь не такое уж плохое пиво, сказал он, хочешь попробовать, правда, я уже отхлебнул немного.

— Jätkä on rakastunut, — ответила она, смерив его почти презрительным взглядом. В том смысле, что парниша влюбился.

— Makee mimmi. Onpas sillä pitkät sääret, — ничуть не смутившись, сказал он. Мол, сладкая девочка, ноги-то какие длинные.

— Sikapitkät, ага, вот ведь какое свинство, — хмыкнула она, явно ощущая свое превосходство.

— Ihan kuin mimmeilla videoissa. Да, как у этих дамочек на видео.

— Videoiden mimmit ovat viimeinen asia, mihin varsinaisesti halusin itseäni verrattavan! — выдала она и сама удивилась, что смогла слепить по-фински такую длинную отповедь: эти дамочки на видео — последнее дело вообще, не вздумай меня с ними сравнивать!

Парень спокойно ответил ей: я так думаю, ты явно не местная, иначе из-за тебя тут все давно бы передрались. Кто-нибудь прыгнул бы с крыши, другой — повесился, а третий кого-то пришил. В общем, смотреть на тебя просто замечательно. — Ну так смотри себе, только с вопросами дурацкими не приставай. — Да? А ты будешь участвовать в конкурсе красоты? — Я же просила, с дурацкими вопросами… — Это, кстати, совсем не дурацкий вопрос. Ты сама откуда? — Из России. — А, тогда тебя еще не возьмут. Русских на конкурсы вообще не любят брать. — Ну, это мы еще посмотрим, как они меня не возьмут! — Танюшку почему-то сильно задело последнее замечание про русских, хотя еще пять минут назад она и не думала ни о каком конкурсе. А финн основательно на нее залип и вдруг начал жаловаться, что этим приключением готов даже испортить все свои отношения с близкими людьми, потому что все равно его никто не любит, и каждый новый день ему только хочется плакать…

«Ты в этом не одинок», — думала она во время его слезливого монолога.

Она чуть не опоздала на последний автобус, едва отделавшись от белобрысого кавалера. Правда, он, может быть, именно этого и добивался — чтобы она опоздала на свой автобус.

Выскочив на своей остановке и все еще куда-то торопясь, Танюшка стремглав кинулась аллеей, плотно засаженной елями, к дому, который посреди осенней непогоды казался ей настоящим спасением от плачущих финнов, любопытных глаз и чужого воздуха вообще. В доме оставались некоторые вещи как доказательство того, что все это ей не снится и что ее одиночество кончится не позже двадцать восьмого октября. Она знала уже по предыдущей жизни, что Петр Андреевич предельно пунктуален. (Она так и не смогла одолеть привычку даже про себя называть его по отчеству.) Из его вещей в шкафу оставался светло-коричневый костюм в шоколадную полоску, в котором он был похож на гангстера. В самом начале осени он носил его с бурыми штиблетами, недоставало только гангстерской широкополой шляпы и пистолета за поясом, хотя грабить банки было давно уже не модно, и Танюшка понимала это. Теперь, когда он уехал, она иногда прижималась к этому костюму, но надеть не решалась, потому что он бы наверняка это не одобрил, как ей почему-то думалось. Может быть, потому, что костюм был каким-то образом связан с его статусом, властью, которой он обладал над людьми, в том числе и над ней, хотя власть над ней была совсем иного рода. Но все равно, даже сейчас, прикасаясь к его костюму, она ощущала себя так, будто трогает святыню, и еще — что за ней наблюдают, хотя дом был пуст, и в его тишине слышно было, как потрескивают стены. Она так ни разу и не решилась позвонить ему в Россию, хотя он купил ей сотовый телефон и забил свой номер, однако звонить разрешил только в случае атомной войны. Потому что не было никакого смысла звонить и жаловаться, что ей одиноко. И что она будет безумно скучать — это тоже было понятно, вдобавок еще и весьма банально.