Тэд Хеллер - Офисные крысы

— Давай проясним этот вопрос, Зэки. Сколько ты зарабатываешь? — спрашивает меня Вилли. — Я знаю, что гораздо больше меня.

Этот разговор о деньгах и доходах утомляет меня, возможно, только потому, что подобные разговоры и должны утомлять.

— Откуда ты столько всего знаешь?

— Маленькая птичка принесла на хвосте из бухгалтерии. — Он отхлебывает из кружки и сообщает мне размер своей зарплаты. — И это включая ничтожные премиальные. Ты же получаешь… (Он называет мой оклад с точностью до доллара.) И я не завидую тебе, мой добрый приятель. Ты — «версальский» дуб. А я — просто дуб, который, может быть, скоро срубят. И дело здесь вовсе не в старшинстве, ведь я проработал здесь дольше тебя.

Я допиваю и жду, когда он перейдет к делу.

— Марк Ларкин…

Вот в чем дело.

— Не знаю, хочу ли я на самом деле знать эту информацию, — говорю я, раскачиваясь на скрипящем стуле.

Комедийного облика бармен за стойкой читает «Дейли рейсинг форм», на весь бар звучит песня Джерри Вэйл. Как Вилли находит такие места? Мимо того, в котором мы сейчас сидим, я проходил тысячу раз, но мне ни разу не захотелось заглянуть сюда. Возможно, есть специальное руководство «ВПЕРЕД: Трущобы», или «Экстремальный путеводитель по мрачным, низкопробным барам с разбавленной выпивкой и песнями умерших и забытых итальянских эстрадных певцов».

Я сдаюсь.

— Ладно, сколько он зарабатывает?

Вилли наклоняется ко мне, облизывая губы. Число, которое он называет, превышает мою зарплату на шесть тысяч долларов.

— Разве это не преступление?

Просто поразительно, как от всего лишь нескольких слов — в данном случае цифр — у человека может свести живот.

— Это ужасно! — выкрикиваю я.

— Конечно, ясен пень.

Как он наслаждается этим… его действительно разжигает изнутри то, что Марк Ларкин зарабатывает больше, чем он, и это не дает ему покоя. Меня это тоже раздражает, но я не потеряю сон (во всяком случае, не больше чем на тридцать минут) и у меня не будет извращенных кошмаров. Вилли, однако, крупно повезет, если ему удастся вообще заснуть сегодня ночью.

— Тем не менее это все могло бы быть… — замолкает он на полуслове.

— Что «все могло бы быть»?

— У меня большая новость обо мне.

«Может быть, Вилли собрался уйти, — думаю я. — Ему пора уйти, потому что он ничего здесь не добьется». Я начал представлять себе жизнь в этом здании без него, и она не показалась мне привлекательной.

— Кажется, мне предстоит поджарить большую рыбу… — говорит Вилли. — Или, по крайней мере, так мне сообщили.

«Поджарить большую рыбу»? Выражение из моей прыщавой молодости времен классического рока в Массапикуа обостряет мои чувства Человека-паука.

— Ты слышал о претенденте на место Нэн Хотчкис? Кому оно достанется? — спрашивает он.

— Госпожа Сплетня летает во всех направлениях.

Я выпил только одну порцию, но от этой новости все вокруг меня начинает кружиться.

— Тем не менее, — продолжает он, — Нэн оттащила меня в сторону несколько дней назад и сказала, что она собирается замолвить за меня словечко перед Региной. Она сказала, что эта работа как раз для меня.

Ударила ли она по столу, когда говорила ему это?

— Что ж, это здорово, — говорю я, запинаясь.

Признаться ли ему, что мне Нэн тоже припасла рыбку покрупнее, чтобы я мог ее поджарить? Она, вероятно, сказала про рыбу и Оливеру Осборну, и Лиз Чэннинг, и, может быть, даже у Марка Ларкина есть важная рыбина. Может быть, даже все посыльные и чудаки из копировального бюро уже разгуливают каждый с дохлой форелью в кармане.

Но я сохраняю спокойствие и говорю Вилли:

— Поздравляю, когда будешь жарить эту рыбу, постарайся, чтобы чад не попал мне в глаза.

— Этого никогда не произойдет… Я никогда даже не положу эту долбаную камбалу в свою гребаную сковородку. Они скорей уволят меня.

«Возможно, что нет, — думаю я, возвращаясь в ту ночь домой. — Но чьей будет эта долбаная камбала?»

Вилма Уотс — секретарша Регины. Когда-то она работала у нее наемной няней, но Регина так ей доверяла, что привела в компанию, несмотря на ее склонность к переиначиванию имен (из Зака я стал Джеком, а затем Джебом). У нее рост пять футов три дюйма, что на четыре дюйма выше, чем у ее начальницы, и вес около семидесяти килограммов, без единого грамма жира. Она всегда напоминает мне защитника, про которого комментаторы говорят:

«У него очень хороший низкий центр тяжести», или игрока, у которого бывает всего три проноса мяча за игру, но который проносится по пятнадцать метров зараз.

Вилма использует слишком много парфюмерии, и поэтому я каждый раз чихаю, когда она находится поблизости.

— Ширли, — это она имеет в виду Шейлу, — и я хотели бы поговорить с тобой, — ловит она меня в тот момент, когда я показываюсь из мужского туалета.

Вилма из Детройта, того, что в Алабаме, и у нее бархатистый голос, как у исполнительницы блюзов, когда она произносит некоторые слова: «деети» вместо «дети», «боальна» вместо «больно», «памотщь» вместо «помочь».

— Встретимся в кабинете Шейлы в двенадцать тридцать.

— О’кей. Двинасать тгисать, — отзываюсь я эхом, совершенно не нарочно, сосредоточив внимание на ее маникюре темно-красного цвета, который показывает, что рана будет более серьезная, чем думалось вначале.

Приблизительно в одиннадцать тридцать в тот же день я подхожу к Айви Купер, прошу ее выйти со мной, и она соглашается. (Хороший расчет времени всегда был моей отличительной чертой: если бы меня через час уволили, она могла бы тогда сказать «нет».)

— Можем ли мы вместо того, чтобы вместе пообедать, вместе поужинать? — спрашиваю я.

Мой голос кажется мне в меру взволнованным… Я еле сохраняю его таким до «поужинать».

— О’кей. Конечно.

— Тебе что-нибудь известно? — спрашиваю я Марджори, сидящую за своим столом.

Она листает картинки на экране монитора. Лесли сидит в нескольких метрах от нее, занимаясь, возможно, тем же самым.

— О чем? — спрашивает Марджори.

— Обо мне. Вилма и Шейла хотят со мной поговорить.

— Это из-за рецензии на книгу. Наверняка из-за этого.

— Да. Я думаю, из-за нее.

Марк Ларкин проходит мимо и улыбается мне улыбкой Тедди Рузвельта. Если бы у меня был сейчас пистолет, я бы пересчитал ему все зубы.

— Не стоит волноваться, — говорит Марджори. — Скорей всего, перемоют тебе косточки, как в старые времена, вот и все. Тебе ведь нравится этакое, верно?

— Нет, если я не забыл, такое нравится тебе.

Я сижу напротив Шейлы; Вилма, с полными скрещенными ногами, расположилась справа от меня. Сегодня необычно солнечный день для ноября; поглядывая в большое окно за спиной Шейлы, я вижу взлетающие и заходящие на посадку самолеты, трамвай, медленно крадущийся по Рузвельт-Айленду, и мосты, ослепительно сверкающие золотом и серебром.