Тэд Хеллер - Офисные крысы

— Не надо снова, Кэрол, — обрывает ее Джимми Купер, отправляя таким образом мое дотошное десятиминутное изучение соответствующего сайта псу под хвост. — И что ты без конца говоришь о нем? Резерфорд Б. чертов Хейс.

Он снова занимается пищей, застрявшей в зубах, резко всасывая воздух и цвикая на весь ресторан. Похоже на то, будто он подманивает птиц. (Интересно, что-нибудь из еды прошло дальше его зубов?)

Они расспрашивают меня, но мне даже не особенно приходится врать. По сравнению с «ботаниками» и озадаченными угревой сыпью юнцами, которых Айви приглашала домой, когда училась в колледже и старших классах средней школы, я довольно-таки серьезный субъект. Это один из немногих случаев, когда быть помощником редактора в журнале с тиражом свыше миллиона экземпляров является достижением само по себе. Они продолжают пытать меня, задавая каверзные вопросы и пытаясь определить, какое у меня будущее, является ли моя звезда восходящей или уже достигла зенита. Вот тут-то мне и приходится лгать (хотя, может быть, у меня еще есть шансы на успех, даже при отсутствии видимых достоинств).

Это на редкость спокойный ужин… за исключением момента, когда я попросил прощения и удалился в туалет, где спустя несколько секунд ко мне присоединился Джимми Купер. Там было четыре свободных писсуара, но он выбрал ближний, справа от моего.

Потом мы возвращаемся к ним домой. Я впервые в высотном жилом доме на Парк-авеню, не считая дней, когда разносил кипы бесплатных газет по подъездам. И мне тут очень нравится. Потолки как в соборе, искусная лепнина, сводчатые коридоры, альковы в стенах, четыре ванные комнаты на четверых жильцов (у нее есть брат)… это невероятно.

После отличного ужина мы выпиваем еще по рюмке в гостиной. Я уже на «автопилоте», но пока вроде веду себя прилично. Айви, в синем платье и с волосами, заплетенными в косу, просто красавица. В какой-то момент ее мать отправляется в ванную комнату, должно быть, затем, чтобы припудриться. С ее уходом настроение Джимми Купера неуловимо меняется, и я начинаю немного нервничать: он заводит разговор о Дугласе Дэвисе (издателе «Мэн»), называя его «тупым педерастическим бесхребетным хером, которому следовало бы хорошо вправить мозги, и чем сильнее, тем лучше». Я откидываюсь на спинку кресла и размышляю над тем, как из Айви Купер вышло такое прелестное создание, несмотря на предков в виде злобного питбуля и напудренной афганской гончей? Может, у нее раздвоение личности, и я просто никогда не видел другой Айви, грызущей мебель?

Когда она провожает меня, я замечаю, что у них в шкафу, стоящем в фойе, — да, у них есть фойе, и оно больше, чем моя спальня, — полным-полно всяких меховых вещей… шиншиллы, соболя, лисы. Я готов залезть внутрь и лечь спать на полу, позволяя им щекотать мое лицо.

Мы заходим в угол, и Айви спрашивает меня:

— Ну?

— Я все ждал, когда же он задушит меня.

— Нет, сегодня он просто познакомился с тобой и примерился. Он убьет тебя в следующий раз.

— А что, должен быть следующий раз?

Я наклоняюсь, чтобы поцеловать ее на ночь, и она кладет голову мне на грудь. Мы стоим обнявшись и смотрим на поток машин, бегущих по Парк-авеню в обе стороны, на пар, поднимающийся из канализационных люков, на роскошные дома с портье в генеральской униформе.

«Каково же мое предназначение в этом мире, черт возьми», — думаю я.

В автобусе до меня доходит, кого же напоминала весь вечер Кэрол Купер. Мою мать! Нет, не мою родную мамашу. Она — копия матери, которую я выдумал: той эксцентричной сумасшедшей, проживающей в Палм-Бич, разъезжающей на каре для гольфа марки «Мерседес» и завещавшей все наследство своим собакам.

По какой-то причине автобус в ту ночь раньше уходит с маршрута, и мне приходится выйти в районе Тридцать четвертой улицы. Для января стоит не такая уж и холодная погода, и я решаю прогуляться до дома пешком.

Когда я прохожу мимо дома Марджори, в моей памяти тотчас оживают картинки того, что происходило в ее квартире, с безумными криками, прыжками, рычанием и стонами. Если Голда Меир и джазовый пианист Телониус Монк удостоились того, что их именами названы улицы, если писательница Уилла Кэзер и У. X. Оден заслужили памятные доски на домах, в которых они когда-то проживали, то на доме Марджори непременно должна быть повешена бронзовая пластинка с выгравированными словами:

МАРДЖОРИ МИЛЛЕТ,

помощник арт-директора

журнала «Ит» и

непревзойденная актриса в постели

жила и занималась сексом здесь

Между прочим, у нее в гостиной горит свет.

Шальные мысли вихрем проносятся у меня в голове: сейчас позвоню ей, напрошусь в гости, она откроет дверь, я бухнусь перед ней на колени, она свирепо запустит руки в мою шевелюру и…

Несмотря на то что я вряд ли решусь на подобное — хотя на самом деле мне очень этого хочется, — я начинаю шарить по карманам в поисках четвертака.

И тут я вижу, как Марк Ларкин в десяти метрах от меня переходит проспект с западной стороны на восточную.

На нем обычная, не рабочая, одежда: мешковатые и очень короткие хлопчатобумажные брюки, пиджак «Трипли Фэт Гуз», куртка и кепка «Ред Сокс».

Онемев, я замираю на месте, и четвертьдолларовая монетка пляшет на кончиках моих пальцев. Я начиню задыхаться от выхлопных газов, хотя движение в этот час несильное.

Марк Ларкин входит в подъезд Марджори, так и не заметив меня.

От потрясения из моей груди вырывается то ли писк, то ли стон, то ли хныканье, то ли вопль. Сколько себя помню, это был самый грустный, самый жалостливый, самый одинокий и безрадостный звук, какой я когда-либо издавал.

(Не может быть, чтобы она звала его «Парнем», «Красавчиком», «Пройдохой» или «Ковбоем», потому что он не подходит ни под одно из этих прозвищ. Но, опять же, подходил ли я?)

Да, у меня, определенно, член вместо головы: я не должен был даже помышлять о том, чтобы броситься на колени на пороге ее дома и прижаться к ней лицом. Да, я недалекий человек: с какой стати я решил, что громкие хлопки от соприкосновения ее бедер с моими ушами должны быть самым ярким впечатлением моей жизни?

В ту ночь я вернулся домой и плакал, уткнувшись лицом в подушку.

Накануне вечеринки разгулялась суровая февральская снежная буря со снежными молочными завихрениями на темно-сером небе, напоминающими разводы на классной доске. «Версаль» всегда проводит в «Пернети», маленьком французском ресторане на первом этаже, с большим танцзалом на втором, расположенном на безымянной боковой улочке в районе Флауэр.

Я побывал в «Крукшэнкс» и прилично потратился на новые костюм и рубашку, зная, что другие приглашенные растрясут кошельки гораздо больше. Есть ли какая-нибудь другая компания, в которой одежде уделяют больше внимания, чем в «Версаль паблишинг инкорпорейтид»? Вряд ли, так как сотрудникам «Версаля» полагается всегда быть отменно одетыми, раз уж мы являемся мировыми Официальными Торговцами Вкусом. Это равносильно тому, как редакторы «Уайн Спектатор» пьют только хорошие вина.