Тэд Хеллер - Офисные крысы

— Ты ведь не рассказала ей о нас, правда?

— Нет. Ты сам рассказал.

— Нет, я никогда не рассказывал ей этого.

— Да, а она сказала, что ты рассказал, когда я рассказала ей.

— Когда ты рассказала ей что ?! Когда ты рассказала ей о нас ?

Она кивает головой, и я рычу:

— О, проклятье!

— В любом случае ты можешь соврать и сказать, что ты просто проводил Лесли домой и между вами ничего не произошло.

— Я и в самом деле проводил ее домой, и между нами ничего не было.

Она наливает мне стакан воды, а я пытаюсь получше рассмотреть ее ночную рубашку, но она прижимает рукой халат на груди.

— Итак, Марджори… С кем ты встречаешься? С кем-нибудь?

— У меня есть… поклонники.

— Кто? «Базз Эвридей»? Вы вдвоем были сладкой парочкой.

— Причем постоянно. Он — лучший друг женщины.

— Кто еще? Кто-нибудь из корпорации?

— Ну хорошо, я скажу тебе, Зэки, только учти, что это секрет. Ты обещаешь не разболтать Вилли, Лесли или Айви? Особенно не рассказывай Айви. (Это может означать только одно: «Расскажи Айви немедленно».)

— Ну давай! Удиви меня.

— Я — любовница Джимми Купера. Вот так.

Извиняюсь за то, что использую клише, но я действительно воспринял эту новость как удар в челюсть.

— Ты, на хрен, смеешься надо мной!

— Нет.

— Но ему за пятьдесят! И он зверюга!

— Со мной он очень мил.

— Могу побиться об заклад, что мил.

Она бросает в меня подушкой от дивана.

Последние события молнией проносятся в моем сознании: мерцание огонька свечи в глазах Айви на нашем первом свидании; ее успешное выступление на собрании… Я вспоминаю, какой красивой и блистательной бывает Айви в полумраке, но как пресна и наивна она порой. Я думаю о Марджори, об ее подрагивающих грудях и бедрах, о волосах, с которых падали серебристые капли на пол моей квартиры в то дождливое воскресное утро; о том, как мы иногда ненавидели друг друга, и о том, что я ни с кем не был так счастлив, как с ней. Я также думаю о Лесли и Колине, которые не видятся друг с другом, но которые помолвлены и бранятся через океан; а теперь еще — и о главном советнике корпорации Джимми Купере, обманывающем свою обсыпанную пудрой, словно пончик, жену с мегерой-богиней, куклой из секс-шопа — Марджори… Но обладает ли ею кто-нибудь по-настоящему, не принимая в расчет бесполых существ, вроде Марка Ларкина, или тех, кто проживает всю жизнь в холодном одиночестве?

— Так, Марджори, пожалуйста, ответь мне на один вопрос: как у тебя с этим с пятидесятилетним питбулем Джимми Купером, эсквайром?.. Ты скачешь у него на плечах, царапаешь спину и вопишь так, что у него лопаются барабанные перепонки?

— Я не собираюсь отвечать тебе.

— Это означает «да».

— Думай что хочешь.

— Поверь мне, я буду. Но, э-э… почему он?

— А почему не он?

— Что в нем такого хорошего? На этот вопрос ты можешь ответить?

— Тогда ответь и ты мне: «А что в тебе такого хорошего?»

— Тебе лучше знать.

Она выпроваживает меня, но я пытаюсь оставить за собой последнее слово:

— Значит, расклад такой: ты спишь с отцом девушки, с которой сплю я. Как это понимать?

— Это делает тебя моим приемным гребаным сыном. Или кем-то в этом роде.

Марджори распахивает дверь, но я не сдаюсь так просто:

— Это ночная рубашка у тебя под халатом?

Она кивает.

— Это ведь я купил ее тебе?

— Да, ты.

— Можно на нее взглянуть?

Она захлопывает дверь перед моим носом.

Я оказываюсь в длинном коридоре, который сужается и опускается вниз, словно труба мусоропровода.

Я никогда больше не буду с Марджори. Если только не соберусь жениться на ее лучшей подруге, а Марджори за пару часов до венчания не ощутит всей глубины утраты. За исключением этого хитросплетенного сценария, у меня просто нет больше шансов.

Но она таки сообщила мне кое-что интересное той ночью.

Во время всех этих перестановок, бега под музыку вокруг стульев «Бой» — «Ит» с участием Гастона, Мартина, Софии, Шейлы и Марка Ларкина Мартину Стоуксу пришла в голову мысль перевести меня в «Бой». В качестве — кого бы вы думали? — старшего редактора. Я мог бы уже быть старшим редактором со всеми вытекающими: собственный кабинет с видом, солидная прибавка к зарплате и, что важнее всего прочего, УВАЖЕНИЕ!

Но идею быстро затоптали.

Мартин пошел к Байрону и Бетси (Регана была тогда в Милане, изображая из себя пчелиную матку на показах мод) и спросил их, как они смотрят на то, чтобы меня повысить. Они не возражали. Затем Байрон и Бетси посоветовались с Жаклин, и она согласилась, что это отличная идея.

Джеки упомянула об этом Марку Ларкину, всего несколько дней до того ставшему моим боссом, но он зарубил идею на корню.

Он сказал, что я ему нужен для его последующего скачка. Я должен буду помочь ему перейти через «междуцарствие», как он напыщенно выразился.

Он остановил мое продвижение, мой собственный гигантский скачок вперед, мой нырок рыбкой в Озеро Респектабельности только из-за того, чтобы оставить меня под своим началом.

Вилли был прав. Парень должен уйти.

Когда я добираюсь домой, все вокруг кружится в мокрых брызгах, словно внутри гигантского блендера. Снег у меня в волосах, на плечах, а носки промокли. Стоя у подъезда, я пытаюсь нащупать в кармане ключи, но не могу найти их… Я слишком пьян, чтобы сразу вспомнить, почему их там нет.

Я нажимаю на несколько звонков, и вскоре кто-то впускает меня внутрь. Лифт волочит меня на нужный этаж, и я вваливаюсь в квартиру, обнаружив ключи под ковриком.

На кухонном столе лежит послание от Оливера. У него мелкий четкий почерк, и записка похожа на компьютерную распечатку, сделанную восьмиигольчатым «Палатино»: «Имел классный перепихон. Никакого бардака. Будь здоров».

Я мну записку и сажусь на диван, тупо глядя на мокрые следы на ковре, ведущие ко мне.

Потерял ли я Айви и нашел ли Лесли? Хотел ли я этого? В каком направлении я двигаюсь?

Я раздеваюсь и слушаю старый радиатор в своей спальне, который плюется, шипит и булькает, но в комнате все равно холодно… Как такое может быть? Что за здание… этот сарай может рухнуть в любую секунду, развалившись на миллион кирпичиков, и кануть в небытие, не оставив даже легенды об Уродливом Доме с пивными лужами на лестницах, табачным дымом и смрадом.

Я падаю в кровать, но тут же подпрыгиваю, потому что натыкаюсь на что-то твердое, маленькое и липкое.

Нырнув под одеяло, я выуживаю каблук черного цвета. К нему прилеплен маленький шарик жевательной резинки.

«Апрель — самый жестокий месяц», — предположил однажды один из величайших поэтов уходящего века, а затем на десяти, или около того, языках пространно объяснил нам, почему это так. Что-то связанное с сиренью и крысиными тропами. Что-то о вставной челюсти и граммофоне.