Тэд Хеллер - Офисные крысы

— На этот раз на самом деле. Меня только что закрыли, — говорит он, опираясь на электросушилку для рук. — Они дают мне неделю, пока мы не закончим этот номер, а потом мне придется забрать свои вещи. Да у меня их всего ничего. Нужно будет взять напрокат у тебя, чтобы выглядело солидней.

Комок размером с бейсбольный мяч поднимается по моему горлу:

— Мне очень жаль, Вилли.

— Как мне жить дальше?

— Не знаю.

— Кому я нужен?

— Но есть еще много других мест.

— Макдоналдс? Старбакс? Кинкос?

— Да ладно… Не надо думать, что все так ужасно.

Он боится, что ему придется жарить где-нибудь картошку фри или снимать ксерокопии с резюме других людей, у которых, в отличие от него, есть в жизни шанс. У него отняли все: уверенность в себе, самоуважение. Если бы не боязнь показаться банальным, я бы даже сказал, что он потерял себя как личность, поскольку в нем от прежнего Вилли осталось немного.

— Это сделал Марк Ларкин? — спрашиваю я.

— Конечно.

— Ну, полагаю, что для тебя это не стало большой неожиданностью, не правда ли?

Я пытаюсь подбодрить его и говорю, что получать в течение шести месяцев пособие по безработице довольно заманчиво, как веселые каникулы, но он отвечает мне:

— Это не означает, что я проведу шесть месяцев в Сан-Тропе, чувак. Я проведу их у себя в квартире, не зная, чем занять себя.

И я понимаю, что это означает: самоистязания и мучения, безумие…

Я спрашиваю его о том, что послужило последней каплей, которая переполнила чашу.

— Не знаю, — отвечает он. — Последняя капля? Ну, я угрожал убить его. Возможно, это и стало причиной.

(Вот что чувствуешь, когда находишь в сером бумажном пакете, выброшенном на улице, миллион баксов!)

— Ты угрожал ему?

— Да… я пригрозил ему лично, когда вокруг нас были люди. И еще я использовал электронную почту. Я думаю, что все дело в этом.

(Теперь в пакете десять миллионов баксов.)

Но стоп! Эти деньги могут оказаться бумажными фантиками из игры «Монополия».

Я подхожу к Вилли вплотную и говорю:

— Но теперь ты не можешь убить его, потому что все подозрения падут на тебя.

— Мне все равно, что случится потом. Со мной все равно уже кончено.

— Господи, не знаю, что и сказать, — говорю я, что, по-моему, звучит неплохо.

— Ты останешься моим другом, надеюсь? — спрашивает Вилли, глядя на меня как побитая собака.

У меня такое ощущение, будто на груди затянули узлом веревку и не дают мне дышать.

Вилли выходит из туалета, а я захожу в кабинку. Хорошо, что только Бог может быть свидетелем некоторых вещей, и каким жалким зрелищем мы, нелепые, безумные смертные, должно быть, являемся для Него: подросток, занимающийся мастурбацией, глядя в порнографический журнал; женщина, в течение трех часов наносящая на лицо макияж и говорящая себе вслух, что она красавица; мужчина в трусах-боксерах, дирижирующий воображаемым оркестром суповой ложкой; раздетая пара, лепечущая друг другу нежности детским языком. Всемогущий сверху видит, как мы ничтожны; наши головы размером с таблетку, а ноги — как спички. Сейчас я тоже жалок, когда сижу на унитазе и плачу, а слезы и сопли текут ручьем. Каждые несколько секунд я отматываю с висящего рулона клочок туалетной бумаги и вытираю лицо, а слезы все продолжают бежать.

Но я затихаю, как только кто-то входит в туалет.

Я довольно долго скрывал эту карту в рукаве, и теперь настала пора разыграть ее.

— Лесли, ты знаешь, кто такие «ггязные мальчики»? — спрашиваю я, когда мы в переполненном лифте утром поднимаемся на работу.

— Разные мальчики? — переспрашивает она, даже не представляя, о чем пойдет разговор.

— Да.

В лифте находится еще с десяток человек. Лесли выглядит прелестно в последнее время, и сейчас на ней надето серовато-зеленое платье, которое свободно свисает с плеч на бретельках, тонких, как зубная нить. Продвижение по службе значительно изменило ее.

— Ни малейшего понятия, — отвечает она по поводу «разных мальчиков».

Несколько человек выходят из лифта, и несколько — заходят.

— Я понимаю, что это звучит как шутка, — говорю я. — Вроде как: «Ты знаешь, что такое греческая лошадь?»

— Не пойму, о чем ты говоришь.

— Помнишь, я брал интервью у писателя Даффида Дугласа? Так вот, я упомянул как-то в разговоре с ним твоего друга Колина.

— Правда?

— Да. И оказалось, что он слышал о нем! Дуглас сказал мне, что пишет роман о «ггязных мальчиках», и знает, что Колин часто бывает возле остановки метро — как же это? — Тоттингбридж-Карт-Роуд и там навещает разных мальчиков. Но я понятия не имею, что это за разные мальчики такие…

— Грязные мальчики, — говорит она. — Грязные мальчики. Тоттенхэм-Корт-Роуд.

— Да. Наверное, так будет правильней.

Дверь лифта открывается на нашем этаже, и она выходит, потом останавливается, поворачивается назад и прикладывает два пальца к губам. Такой задумчивой я никогда ее не видел.

КОМУ: ПОСТЗ

ОТ КОГО: ЛИСТЕРВ

ТЕМА: КАК ЕСЛИ БЫ МАЛО БЫЛО ДОКАЗАТЕЛЬСТВ, ВОТ ПОСЛЕДНЕЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО МОЕГО ВПЕЧАТЛЯЮЩЕГО ПАДЕНИЯ

Зэки, я сплю с фантомом

КОМУ: ЛИСТЕРВ

ОТ КОГО: ПОСТЗ

ТЕМА: Ответ: КАК ЕСЛИ БЫ МАЛО БЫЛО ДОКАЗАТЕЛЬСТВ, ВОТ ПОСЛЕДНЕЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО МОЕГО ВПЕЧАТЛЯЮЩЕГО ПАДЕНИЯ

Зачем тебе это надо?

На что он отвечает:

просто чтобы раздразнить себя

Айви смотрит на меня не моргая и спрашивает:

— Это правда?

Мы с ней вдвоем в крошечной комнате без окон: бежевые стены, бежевый потолок, бежевый ковер. В углу комнаты вращается и жужжит вентилятор. Она привела меня сюда и задала свой вопрос без подготовки или какого-нибудь предисловия.

— Что правда? — увиливаю я.

— Ты помешал моему повышению. Это правда? Отвечай!

Соврать сейчас было бы легче всего. Но если есть во всем мире единственный человек, которому я не смогу соврать, то это…

— Вроде того, да. В некотором смысле. Но я…

— Не могу в это поверить! — кричит она и шепчет одновременно.

В отчаянии она трясет головой, и несколько волосков задуваются вентилятором ей в рот.

— Не плачь. Пожалуйста, — умоляю я ее.

— И не собираюсь плакать.

— Я бы чувствовал себя очень неловко, работая вместе с тобой. Неужели ты этого не понимаешь?

— Но ведь это касается моей жизни здесь!

— Ты получишь повышение. Ты это знаешь.

Я хочу заботливо положить ладони ей на плечи… но она отталкивает меня.

В ее глазах стоят слезы, вот-вот готовые пролиться.

— Не могу поверить, что это ужасное место значит для тебя так много, — говорю я ей дрожащим голосом.

— «Значит для меня так много»? Ты сам себя слышишь?! Ты это говоришь искренне?

— Но я думал, что ты достойна лучшего. Этот мир, в котором мы здесь находимся, он нереален, ты знаешь. Я хочу сказать, ему лучше бы не быть реальным…