Тэд Хеллер - Офисные крысы

Кончай с поэзией и спеши в мой кабинет. Я хочу тебя так сильно, что чувствую это на вкус.

Марджори, я смотрю, нисколько не изменилась, только теперь ей не надо прибегать к услугам лестницы «Б», когда у нее есть личный кабинет.

Я умираю.

Я пишу в ответ:

Нет. Прямо сейчас не могу. Важную вещь готовлю.

На что она отвечает (и я предвидел это):

Ну, тогда, как будет готова, неси ее сюда, Парень.

(Должно быть, Марк Ларкин обязал ее через суд использовать на письме знаки препинания: Марджори теперь расставляет запятые и использует заглавные буквы…)

Должен признаться, что все это меня слегка забавляет. Некоторые мужчины платят молодым смазливым мальчикам, чтобы те трахали их жен, пока они хлещут себя плеткой или чем-то иным забавляются, решив: «Раз уж ты делаешь это лучше меня, делай, а я откинусь, расслаблюсь и получу удовольствие от шоу». Точно так же они нанимают мальчишку из соседнего квартала, чтобы тот стриг их газон. Но что я делаю? Прикидываюсь мужчиной, которого ненавижу больше всех на свете, и пишу от его имени эротические послания («Я хочу излиться в твою хлюпающую влажность»)женщине, которую желаю сильнее всех на свете. Это фарс, и я получаю огромное наслаждение от двусмысленности этой ситуации, за исключением… за исключением того, что не получаю никакого насаждения ! Я всего лишь горблюсь над клавиатурой перед монитором с потными ладонями и выпрыгивающим из груди сердцем! О, если бы я, как Зевс, мог превратиться в белого лебедя Марка Ларкина, я бы, дрожа от нетерпения, метнулся в ее кабинет, закрыл бы когтями дверь и погубил свою зардевшуюся Леду в юбке, тряся лебяжьими чреслами на «версальском» коврике. Но у этого фарса нет развязки.

«Не могу сейчас разговаривать», — пишу я ей, заканчивая переписку, которая ни к чему не приведет.

Вернувшись к своему столу, я чувствую спазм в животе и сгибаюсь пополам, затем все-таки встаю, хватаю какие-то бумаги и отправляюсь в кабинет Марджори.

Она флегматично жует сэндвич с ветчиной, ржаным хлебом и листком салата.

— Что это? — спрашивает она.

— Кто занимается дизайном статьи о Сагапонаке?

— Этот вопрос еще не рассматривался. Я думаю, что это будет Ванесса.

— О, Ванесса, тогда все будет хорошо, — говорю я с сарказмом.

— Ты не хочешь, чтобы этим занималась Ванесса?

— Нет. Я сказал, что это здорово.

Зачем я пришел сюда? Потому что знаю, что она возбуждена, как мартовская кошка, намокла так, что может утонуть в своем кресле… знаю, что ей до смерти хочется этого (она так написала, по крайней мере), и, кроме того, знаю, какой она становится в такие минуты. Она похожа на меня. Все остальное замирает вокруг.

Я закрываю за собой дверь.

— Что ты делаешь?

— Давай, Марджори.

— Что такое?

— Поехали. Прямо сейчас. Давай.

— Ты хочешь трахнуть меня, Ковбой?

— Да.

— Нет.

— Нет?

Она трясет головой, откусывая от своего сэндвича.

— Ты отвергаешь меня?

— Конечно. И, если будешь настаивать, я вызову охрану.

Она кладет руку на телефонную трубку, и несколько браслетов со звоном съезжают к ее кисти.

— О’кей, нет так нет, — говорю я. — Прости, просто в голову взбрело.

Теперь я знал. Я знал. Я знал! Я знал, что Марк Ларкин умрет очень скоро. Это было равносильно ставке на то, что солнце взойдет.

В баре возле Гранд-Сентрал-стэйшн сукин сын вещал что-то о разделении бизнеса и удовольствия. В добавок ко всем его другим злодеяниям он еще и лицемер.

Но я ощущал себя, ворочаясь в кровати до самого рассвета, таким… таким дураком. Дураком потому, что не видел очевидного, того, что вся история про Джимми Купера была ложью, дымовой завесой. И еще потому, что теперь я замышлял убийство человека из-за самой примитивной, низкой и недостойной причины: ревности. Дурак теряет женщину, другой мужчина подбирает эту женщину, дурак убивает другого мужчину. Как это пошло! Мой предыдущий мотив был изысканным, благородным и разумным: убить короля и наследовать его трон, прямо как в «Золотой ветке». Но теперь другой мотивчик… преступление на почве страсти. Здесь уже верх берут не мозги, а низменная натура. Я просто ревнивый орангутанг после всего этого.

Но… невелика беда. Он все равно должен уйти.

Колин Тенбридж-Йейтс с широко раскинутыми костлявыми крыльями, потерявшись, медленно парит по этажу.

— Ищешь Лесли? — спрашиваю я его в темном коридоре, где маячат только два силуэта: его и мой. — По этому коридору, затем поворот налево, после него еще один.

— Будь здоров.

Он одет в тот же костюм в полоску, который был на нем в прошлый раз, когда мы с ним познакомились, и он даже не вспомнил меня.

Я прогуливаюсь мимо кабинета Лесли и «случайно» натыкаюсь на стоящих вместе Лесли, Колина и Шон (блондинка, голубые глаза, приятный золотистый загар).

Я просовываю голову в кабинет и говорю Колину:

— Ты нашел ее, я смотрю.

— Да, спасибо приятель.

Один взгляд на Лесли открывает мне всю информацию, за которой я пришел. Я словно снимаю показания с полиграфа.

Чуть позже мы все сидим на расширенном собрании, на которое Лесли приходит с получасовым опозданием — все уже знают, что ее «нынешний/бывший» «приехавший/уехавший» друг снова нынешний и снова приехал. Момент просто превосходный: Бетси говорит нам, что Регина перемещает мою статью о Сагапонаке ближе к обложке журнала и отдает под нее дополнительно еще две страницы. Соответственно, отодвигается назад и урезается на две страницы статья Тони Ланцета о театральной актрисе, которая теперь наложит на себя руки во время шоу в прямом эфире на европейском телевидении. Для меня это славный момент, и мой новый приятель Марк Ларкин даже похлопывает меня по спине, этот обреченный лицемерный ублюдок. Лесли присаживается и пытается разгладить складки на юбке. Могу поклясться, что на ее обычно бледных щеках проступает краска.

Закончив работу, я специально прохожу мимо ее кабинета.

— Колин приехал, я смотрю.

— Да, приехал, — говорит она. — А! Поздравляю!

— С чем?

— Твою статью хвалили сегодня.

— Ах да, это… у меня просто много других вещей в разработке.

Я знаю, что она не станет меня расспрашивать о них, и это хорошо, потому что никаких других вещей нет.

— Значит, ты никогда не упоминала Колину о нас? — спрашиваю я.

— Нет, конечно, не говорила. Ты бы стал рассказывать?

— Я понимаю, почему ты умолчала.

— Потому что не считала это чем-то важным.

— Хорошо, раз это так не важно и не имеет никакого значения, то могла бы и рассказать. Верно? Какой от этого вред?

— Твоя логика иногда меня…

Она улыбается. Клыков на этот раз не видно, и улыбка получается естественной.

Я прикидываю, что появление Колина мне на руку: чем больше он будет увиваться за ней, тем скорее она будет моей. Он ее так достанет, что она просто влезет ко мне в окно.