Петер Хениш - Маленькая фигурка моего отца

Я хотел бы забыть все, и прошлое, и настоящее. Я бы хотел сохранить в памяти только одно, Розели: те дни, что провел с тобою вместе. Помнишь нашу первую и единственную весну в Вахау? Мы лежали под абрикосовым деревом, и его цветы, опадая, ложились на нас белым покрывалом…»

— Он ведь тебя очень любил, правда? — спрашиваю я маму, опять сидя у нее в кухне, и мама кивает.

— Да, — отвечает она, — он всегда любил меня сильнее, чем я его. Он мне был дорог, пойми меня правильно, но к моим чувствам примешивалось и сострадание. Он однажды сказал: «Если ты меня разлюбишь, Розерль, клянусь тебе, я утоплюсь в Дунае!»

А когда он ушел на войну, я, конечно, ужасно за него боялась. Боялась, что, если я как-то причиню ему боль, с ним что-то случится, и я буду в этом виновата. Вот так мы и поженились, так родился ты, я просто уступила ему. Если бы не война, кто знает, может быть, и все сложилось бы по-другому.

И ПОСЛЕ войны, — продолжает мама, — ничего не изменилось. Я часто за него боялась. Например, тогда, на Эннсе, помнишь, мы возвращались в Вену от тети Хеллы. Русские сняли его с поезда вместе с фотоаппаратом, и он пропал на целую вечность. Как же я боялась, что поезд уйдет БЕЗ него. А мы с тобой останемся в вагоне, совершенно беззащитные.

— Да, помню, мы смотрели из окна, а он возле путей спорил с русским в ушанке.

— А потом, — с улыбкой сказала мама, — русский открыл камеру и вынул пленку, поезд между тем тронулся, и папа бросился его догонять.

— Слушай, мама, кстати, в лаборатории я еще кое-что вспомнил. Пистолет-то у него в машине — газовый. Он мне только недавно об этом рассказал, в больнице, когда его накачали лекарствами. Впрочем, я не уверен, что он все это не сочинил.

Он что-то плел о бездомной кошке, на которой он якобы этот пистолет опробовал. Говорит, выстрелил ей прямо в голову, она закружилась на месте, а потом издохла. «А почему ты опробовал его именно на кошке, ты же любишь кошек?» — «Я просто хотел посмотреть, — бормотал отец, — как он работает»…

— Своим ранением, — произносит голос отца на пленке, избегая вопросов о черногорской деревне и поспешно возвращаясь к этой набившей оскомину истории, — я обязан известной операции «ХОД КОНЕМ». Говорю «обязан», потому что благодаря этому ранению несколько месяцев так или иначе пробыл в безопасности. Пока на всех фронтах намечалась катастрофа, я лежал в венском госпитале. А пока в эти предпоследние, возможно, самые страшные, минуты войны погибали многие мои коллеги, военные корреспонденты, я наслаждался отпуском по ранению, который провел с вами в Гмюнде.

Отпуска я с нетерпением ожидал весь май сорок четвертого. Считал дни, старался как можно меньше попадаться на глаза начальству и не привлекать внимания. В местечке Скрадин, где я делал репортаж о снабжении вермахта, у нас лопнуло колесо. Четыре дня мы с шофером возились с машиной и фотографировали местность, но в конце концов нас все-таки обнаружили.

А потом началась эта войсковая операция… Нашим сухопутным частям вместе с десантом следовало ЛИКВИДИРОВАТЬ тогдашнюю штаб-квартиру Тито в Дрваре, в Боснии, аккурат в день его рождения. Однако поначалу никаких подробностей мне не сообщили, все держалось в строжайшем секрете, у меня отобрали все знаки различия и солдатский жетон и привезли на аэродром неподалеку от Аграма. [29] Старое название Загреба. Там меня встретил какой-то военный, тоже без знаков различия, представившийся с любезной улыбкой: «Эмиль». «Называй меня просто “Эмиль”», — а был он, как я узнал позднее, подполковник.

«Слушай, Вальтер, — говорит он, — у нас для тебя задание. Ты же, по слухам, в России зарекомендовал себя как репортер, которому все нипочем! Признайся, рад, наверное, что тебя послали в пекло. Так вот, Вальтер, ты хоть раз прыгал?»

В первые минуты я и не понял, о чем он. Я хоть и стоял на аэродроме, грешным делом, подумал о вольтижировке, конкуре и тому подобной чуши. «Как прыгал?» — «Ну, с парашютом, с самолета! Нет? Ничего, как-нибудь справишься!»

И вот я уже сижу в самолете вместе с какими-то типами, которые потом оказываются штрафниками из СС. Мне вручают запечатанный конверт с точным описанием моего задания. Согласно приказу, я вскрываю его ровно через пять минут после взлета и узнаю, что меня ждет. Меня успокаивают, говоря, что парашют раскроется автоматически, и угощают шнапсом. И вот я уже стою у двери, мне в лицо ударяет ветер, я получаю пинок под зад и падаю. А еще до того, как мы высадились, эскадрилья пикирующих бомбардировщиков разнесла это местечко в клочья. И все-таки, не успел раскрыться мой парашют, как снизу по мне начали стрелять. Начинаю снимать и уже представляю свои фотографии в немецких газетах и журналах под заголовком «ЕГО ПОСЛЕДНИЕ СНИМКИ».

Как ни странно, я достиг кукурузного поля более или менее живым. Согласно инструкции, после приземления полагалось незамедлительно отстегнуть парашют и атаковать неприятеля. В задачу соединения входило взять партизанское логово штурмом, не брать пленных, никого не щадить. А как СС выполняли подобные задачи, тебе, я думаю, объяснять не надо.

Я снимаю это пекло, мысленно проклиная свою сомнительную репортерскую славу, и внезапно замечаю двоих типов с камерами в руках, жмущихся к стене полуразрушенного дома. «Надо же, — думаю я, — а я-то было решил, я тут один такой! Кто же эти двое?» К этим двоим уже бросаются эсэсовцы, и меня вдруг осенило, кто это: военные корреспонденты, как и я, только корреспонденты противника!

Так случилось, я тебе уже об этом говорил, что мы, военные репортеры, в своей сфере обладаем определенной властью. Поэтому я решил попытать счастья и крикнул мясникам из СС: «Стой, не стрелять!» Неожиданно они отреагировали на мой оклик и предоставили мне самому решать, что делать. Я направился к этим двоим, а они как ни в чем не бывало фотографировали себе дальше, пока я не подошел к ним вплотную.

Потом тот из них, что повыше, рыжеватый блондин с усами, опускает фотоаппарат и совершенно спокойно произносит: «Hello fellow, how are you?» [30] «Привет, приятель, как дела?» (англ.). А тот, что пониже, похожий на бульдога толстяк в очках, улыбается, пожимает плечами и говорит: «We are British war correspondents!» [31] «Мы — британские военные корреспонденты!» (англ.). Вражеских пропагандистов полагалось брать в плен С ЦЕЛЬЮ ДОПРОСА. Однако сейчас время для допроса было явно не подходящее, а под стражу их пока взял я.

И вот я приказываю этим эсэсовским громилам, которые сразу после приземления ко мне присоединились, разоружить англичан и не отпускать от меня ни на шаг. И следующие полчаса англичане буквально повторяют каждое мое движение: бросок вперед, короткими перебежками, в укрытие, подстерегаем удачный кадр. Вот только снимать они больше не могут: фотоаппараты я с самого начала велел у них отобрать.