Борис Брикер - Собачье дело: Повесть и рассказы

«Признаете ли вы, свидетели, — спросил судья, — что это одно и то же лицо?»

Старик посмотрел на фотографии, а старуха даже не шевельнулась. Оказалось, что она еще и слепая. Старик энергично замахал головой, и суд принял решение: считать Сурку Эйдельбойм Стрелкой и сукой. Все это прошло быстро, но стоило очень дорого…

Оказывается, что есть такая организация ОВИР: отдел виз и регистрации. Я пришла туда, но вовнутрь меня не пустили евреи. Сказали, что нужно записаться в очередь. Записалась в очередь девятьсот тридцать пятой. Мне сказали, что если все будет хорошо, и во все пятницы будут выдавать анкеты и принимать документы, то через три года подойдет моя очередь…

Сегодня подошла ко мне женщина и сказала, что собак вообще в очередь не записывают. Одна, рассказывала она, хотела, чтобы вместе с ней уехал живой серебристый песец, как память о покойном муже. А на таможне ей сказали, что мясо можно только в жареном виде. Я ей ответила, что не хочу ехать в жареном виде, а она мне сказала, чтобы я не гавкала…

Я стала каждый день ходить на перекличку. Номера с восьмисотого по тысячный перекликались на окраине города, возле старой силосной башни. Нужно было подойти к Яше, который стоял с фонариком и сказать свой номер и фамилию. Несколько раз приезжала милиция, рвала списки и забирала Яшу за нарушение общественного порядка возле силосной башни. Но Яша снова появлялся с новыми списками…

Вчера пришел инвалид Отечественной войны и сказал, чтобы его пропустили без очереди, потому что он за эту страну кровь проливал. А ему сказали, что это не очередь за яйцами. Так и сказали: «Идите в очередь за яйцами, там будете первым». А он сказал: «Ах, так!», и костылем по Яше, по Яше, который держал списки. Началась драка. После этого две недели не принимали документы…

Нашла знакомых, которые знали, что как-то можно записаться в первую двадцатку, но не знали как. Другие знали улицу и номер дома людей, которые так записались, но не знали этих людей. И был третий, который вообще ничего не знал, кроме суммы, которую надо дать. Нашла людей, которые жили на той улице и дали ту сумму. Они свели с человеком, через которого можно было записаться. Дала этому человеку, и он объяснил мне, что в субботу я должна сидеть под пятой скамейкой районного города Стороженец. В девять часов вечера должен был подойти человек в кожаной куртке. Я должна была назваться Рабиновичем. После всего этого я оказалась в списке под номером пять…

В пятницу в шесть часов утра все выстроились перед ОВИРом в ожидании приема. В шесть тридцать пришел один еврей в кепке, выхватил у Яши списки, порвал их и сказал, что ему наплевать на все списки, и что будет живая очередь. Одна еврейка спросила, хочет он брать анкеты или подавать документы? Он сказал, что ему вообще это не надо, и что он хочет только уехать, а больше ничего. В девять часов началась невероятная давка. От очередного толчка здание ОВИРа передвинулось на один квартал. Пользуясь тем, что я все-таки животное, с вызовом в зубах пробралась в приемную…

Иногда я думаю: что мне надо, чего хочу, куда еду? Где зло, а где добро? Что я буду делать там? Играть в оркестре, продавать помидоры…

На этом дневник обрывался — несколько последних страниц в тетради не хватало. Молодой сотрудник отложил тетрадку в сторону и закурил. Мимо него пробегал дворовый пес. Увидев на скамейке человека, он громко залаял.

— Что, Бобик, бегаем?

Пес поднял левое ухо и повернул голову к молодому сотруднику.

— А мысли тебя в одиночестве не одолевают? Не хочется чего-то большого, человеческого? А то вот так вся жизнь пройдет возле будки, а?

Пес вдруг зарычал и с заливистым лаем бросился за пробегавшей кошкой.

— Эй! А проблемы добра и зла тебя не волнуют? Или может, ты хочешь играть в симфоническом оркестре или продавать помидоры на солнечном базаре?..

Стемнело. Пропали прохожие на улицах, погасли огни в окнах, проехал последний трамвай, и медленно растаял сидевший на скамейке молодой сотрудник.

Сторож Кузьмич сидел в своей сторожке возле вверенного ему склада со старой бумагой и закручивал козью ножку. Сегодня в обед Кузьмич в компании своего друга Митрика бурно отметил день не то святого Луки, не то железнодорожника. Кузьмич готовился ко сну. Он уже закруглил козью ножку и стал раскручивать правую портянку, которая так пахла, что с ее запахом во всем мире мог сравниться только запах левой портянки.

Тут в будку вошла собака Белка, которую Кузьмич данной ему властью назначил своим заместителем по охранной части.

— A-а, Белка пришла, — сказал Кузьмич, и запах перегара сразу же заглушил запах левой и правой портянок вместе. — Ты мне скажи, Белка, ну не собачья у меня жизнь? Бросить бы этот склад к свиньям и уйти куда-нибудь в горы. И там в горах жить себе, собирать грибы и ягоды, гнать самогон из рябины, стрелять зайцев. А этот склад кому нужен-то? Старая бумага. Разве что подтереться. Никто с собой в горы не возьму, только друга Митрика и тебя, Белка.

Кузьмич упал на пол и стал громко рыдать.

— Выдай мне справку с места работы, — сказала Белка.

Кузьмич посмотрел на Белку пьяными глазами и повторил:

— Тебя возьму, Белка, и друга моего Митрика.

— Кузьмич, — снова сказала Белка, — мне нужна справка. Я уезжаю в Израиль.

Кузьмич опустил голову, покачал ею и посмотрел на Белку совершенно трезвыми глазами.

— Дела-а, значит, получается, собаки евреи, или евреи собаки?..

Запах перегара пропал, как будто его и не было. Остался только запах портянок.

— Как же ты могла, собака? Нас с тобой поставил сюда народ. Мы с тобой работники идеологического фронта. Ты посмотри, что ты охраняешь! Тут же есть подшивки газет с речами и учебники по истории… Мы тут следим, не дремлем. Каждую минуту врага ждем. Ведь они там, на Западе, давно на наш склад зубы точат. А тут, получается, я сам врага пригрел на своей груди!

Кузьмич встал, замер и лицо его стало таким, как у крестьянина из скульптурной группы «Землепашцы села Нижняя Перделовка читают книгу Л.И. Брежнева 'Целина'».

— Вон отсюда! — закричал Кузьмич в благородном гневе. — Чтоб духу вашего собачьего тут не было! Отщепенцы продажные, агрессоры пархатые!

Он бросил справку, а Белка схватила ее в зубы и убежала, благодарно помахивая хвостом.

Кузьмич посмотрел ей вслед, и глаза его стали заметно мутнеть. Он сел на кушетку и стал разворачивать левую портянку. В будке снова запахло перегаром.

— Уехать к чертовой матери отсюда, от этого склада в горы, самогон варить. И Митрика с собой взять. Друга. И собаку Белку.

Кузьмич свалился на кушетку и захрапел. И лицо его было такое счастливое, такое светлое! И снилось ему, что он в горах…