Алексей Винокуров - Ангел пригляда

– Иногда персона создает систему, но чаще система выдвигает персону. Что, если Отец, которого мы знаем и которому поклоняемся, не первый бог в этом мире и уж подавно не его создатель? Мы полагаем, что он был всегда, что он создал мир, а потом уже и нас, и людей, и все остальное. Но что, если и его кто-то создал? И он тоже, как и мы, был чьим-то сыном? Не зря ведь существуют мифы о богах, сменяющих друг друга… Да, Отец – сильнейший из них, но единственный ли?

– Ересь!

– Дослушай, говорю тебе… Если я прав в своих догадках и Отец ушел, а мир до сих пор существует, значит, мир этот был прежде Отца. И он потребует себе нового Бога, потому что таковы уж законы системы, что кто-то должен стоять на самом верху. И если ты сейчас станешь Богом…

– Замолчи, велю тебе!

– …Если ты станешь Богом, со временем про тебя тоже станут говорить, что именно ты создал этот мир, что ты стоял у начала начал, что ты предвечен и нескончаем. Что, согласись, не так далеко от истины.

– Никто этому не поверит… Все помнят истинного Бога.

– Кто его помнит? Его никто не видел, даже мы с тобой. Людям все равно, кого называть Богом, лишь бы он был непостижим и ужасен. А что касается ангелов, что ж… Тех, у кого окажется слишком хорошая память, можно отправить в небытие. И создать новых, которые будут свято чтить тебя, как отца и создателя Вселенной.

Михаил молчал. По застывшему лицу его нельзя было прочитать ровным счетом ничего. Но сам он думал, думал отчаянно, напряженно… Что же выходит, думал он, ангелы так же слабы и подвержены искушениям, как последние из людей? Он, Михаил, слушает речи изменника и до сих пор не испепелил его, не разметал на атомы? Разве после этого он сын своего Отца, разве может он именоваться архангелом?

– Чем мы рискуем, – вкрадчиво шептал между тем Гавриил, а эхо разносило его слова, – чем рискуем? Воструби в трубы, начни суд, призови Отца. Если он явится – что ж, мы склонимся перед ним, как всегда склонялись. Но если нет, если он ушел безвозвратно, мы не имеем права пренебречь его наследием. Мы должны поддерживать этот мир, управлять им. Возможно, мы пойдем дальше, мы достигнем новых вселенных, и закон, который он дал нам, закон этот мы внедрим и там. Ведь это не бунт, нет, это лишь почитание памяти Отца, это следование его воле. Или думаешь, он хотел, чтобы все, что он так долго сохранял, исчезло, растворилось в космических безднах? Нет, конечно. Если бы он был тут, рядом с нами, уверен, он сказал бы тебе все то же самое…

«До чего же мы похожи на людей, – думал между тем Михаил, – даже самые великие из нас, даже он сам, первый среди ангелов. Те же страхи, те же страсти, те же чаяния. Впрочем, на людей ли? Ведь Бог создал человека по своему образу и подобию, значит, не на людей они похожи, а на Бога. И Богу не чужды страхи, и ему нужна любовь, и поклонение, и много чего еще. А значит, как бы ни был он велик, он конечен. А раз он конечен, то и в самом деле, почему не явиться другому Богу – новому, сияющему?»

Он внезапно очнулся от своих мыслей, в которых плыл, как в реке. Рядом журчала речь брата, но Михаил уже не слушал его.

– Какую же роль, – сказал он, – во всем этом плане ты отводишь себе?

Гавриил посмотрел куда-то в потолок, словно боялся, что их подслушают.

– Себе… – повторил он. – Себе я отвожу роль самую скромную. Что говорят сейчас христиане? Пресвятая Троица: Бог Отец, Бог Сын и Бог – Дух Святой. Ну, на Святого Духа я не претендую, Богом Отцом, очевидно, станешь ты. А вот Бог-брат – это самое оно…

– Прости? – удивился Михаил.

– Бог-брат, – повторил архангел с некоторой гордостью. – Твое отражение, твой близнец. Твоя, если хочешь, противоположность.

– Но зачем? – недоумевал Михаил.

– Ну как же. Во-первых, бинарная система, основа основ вселенной. Во-вторых, для равновесия всегда необходим антагонист. Если все будут белые и пушистые, то ничем хорошим это не кончится, уж поверь мне, навидался я за свою жизнь этих утопий… У Отца был Люцифер, Враг. У тебя буду я. Те, кто будет недоволен – а они всегда найдутся, уж такова природа и ангелов, и человеков, – те обратятся ко мне.

– Ты хочешь стать моим врагом?

– Не говори глупостей, Михаил. При чем тут враг? Это все для равнин. Ведь суть у нас едина, мы с тобой братья…

– Люцифер был тоже сыном Богу и, однако, забыл об этом.

– Ни о чем он не забыл… И лично я считаю, что Отец был слишком с ним суров. Но разговор сейчас не об этом. Видишь ли, если я не стану твоим антагонистом, им станет кто-то другой.

– Какой еще другой?

– Откуда мне знать – мало ли ангелов на небесах? Желающие всегда найдутся: одно дело – восстать против Отца, и совсем другое – против такого же ангела, пусть и в божественном звании. Восстанут, соберут вокруг себя армию, начнут воду мутить, хлопот с ними не оберешься. Вот потому это место и не должно быть пусто. И занять его должен верный тебе ангел. А кто вернее меня, брат?

Михаил о чем-то думал, в глазах его пробегали зарницы… Стать Богом, всемогущим, всеведущим, вечным, милосердным, стать мечтой, всем и ничем. Кто из ангелов, наблюдая выраженное в природе неимоверное Божье величие, мудрость, не ограниченную ничем силу, не лелеял на самом дне души кощунственных планов? И были даже те, кто уступил соблазну. Да, они пали, но ведь они совершили преступление, восстали против Бога. А если Бога нет, если единственный Бог – это ты сам, что же в этом дурного? Ведь миру нужно стоять на чем-то, ему нужна основа, и этой основой станет он, Михаил, – защитник и судия, сын света, страж рая, архистратиг, властный над жизнью и смертью, враг тьмы, побивающий дракона, тот, который как Бог… Ведь ты был уже Богом иудеев, они в заблуждении своем поклонялись тебе, призывали тебя к одру праведников, или ты забыл об этом, Михаил? Да, они, ангелы, уже были богами, творцами вселенной, им уже молились и приносили жертвы, не думая об Отце… так как же теперь?

– Ну так что, брат? – нетерпеливо спросил его Гавриил. – Ты решился? Времени много, но время не ждет. Призови Отца и, когда он не явится, суди людей, как Бог, размечи эту грязную планетку в пыль, в молекулы, и воздвигнем здание новой вселенной, сияющей, величественной, справедливой, не запачканной низостью и чернотой.

Михаил поднял голову, в глазах его стояла ночь. Он открыл рот и выговорил одно только слово:

– Уходи…

Андрей Сергеевич проснулся в пять утра, как просыпался все последние годы. Проснулся без будильника, привычно глядел в черное окно, где не зарождалась еще слепая зимняя заря, хотя президент – да славится он в веках, чего уж там – сдвинул природу на час вперед, принудил день начинаться раньше, чтобы трудящийся люд шел на заводы, фабрики и куда еще он там таскается – словом, на раннюю свою каторжную работу шел при полном дневном освещении, получал положенную ему долю витамина D, невозбранно радовался жизни. Сам же президент раньше двенадцати не поднимался никогда, бдил в ночи, храня спокойствие вверенной ему страны, приглядывал, присматривал, парил, орлил строго, не отпускал вниманием даже мельчайшего из избирателей: сытно ли живет, не притесняет ли пятая колонна и либералы, не жмут ли духовные скрепы?..