Константин Шильдкрет - Кубок орла

По мере чтения Меншиков все больше морщился и темнел. Он ждал совсем не того. «Куда же сие годится? Ему говорят, что противу него восстал сын, а он – малость еще погодим, да ежели, да исправься…»

– Так завтра ответ, – буркнул царь и направился к двери.

Александр Данилович всю обратную дорогу молчал.

– Об чем ты тужишь?

– Горько мне… Горько, что мучаешься из-за царевича.

– Нешто не расправился я с ним только что?

– Может, и расправился, а лазейку оставил…

– И не подумал! То я так, чтоб не охаяли меня люди. А про себя знаю: не будет из него толку. Памятуй – лучше руку себе отсеку, чем ему престол завещаю. Сломает он Русь. Все вспять повернет. Не допущу сего, хоть пусть весь свет анафеме предаст меня. Не допущу погибели царства нашего! И не мни, что Евстигнеевы слова тут причиной. Евстигней только приблизил время расплаты со всеми ворогами моими.

Неподалеку от дворца они увидели бегущих навстречу Марью Даниловну и Арсеньеву.

– Бог сына вам даровал!

У Петра захватило дух. Подобрав одной рукой полы шубы и непрестанно крестясь другой, он побежал и, ворвавшись к жене, немедленно приказал внести ребенка.

– Поздорову ль, Петрушка? – вытянулся он по-военному перед младенцем. – Поздравляю вас, Петр Петрович, с прибытием в любезное наше отечество!

Узнав о рождении брата, Алексей сам явился к отцу с поздравлением.

Петр не принял его, отослав к роженице. Екатерина была очень ласкова с пасынком; вспомнив о принцессе, всплакнула над «незабвенной Шарлотточкой»; заговорив о новорожденном сыне царевича, почла уместным тоже всплакнуть, а перед расставанием долго, с материнской печалью глядела на невеселого гостя.

– За рубеж надо бы тебе, царевич. Там отдохнешь, здоровье поправишь, развлечешься среди новых людей. Обязательно, крестненький, за рубеж.

Алексей подозрительно наморщил лоб; Екатерина словно угадала то, о чем говорили ему сегодня служивший при царевне Марье Алексеевне Александр Кикин [97] Александр Васильевич Кикин (1677–1718) – царский денщик во время Азовских походов, был в составе Великого посольства, казнен по делу Алексея вместе с епископом Досифеем и другими. и князь Василий Долгорукий.

Он передал для отца цидулу и суховато простился.

Едва сани Алексея выехали со двора, Петр прибежал к жене.

– Принес?

– Принес.

«Правление толиково народа, – писал царевич, – требует не такого гнилого человека, как я. Хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава богу, брат у меня есть, которому дай Бог здоровья».

– Врет! – скомкал государь бумажку. – Не сам писал. Все врет!

Он отправил сыну новое, полное обидной ругани письмо и пригрозил свернуть шею посланцу, если тот вернется без ответа.

– Чего ему еще надо? – заломил руки царевич. – Отрекся я от наследства… Чего же еще? Неужто правду пророчит князь Долгорукий, что ему голова моя понадобилась?

– К тому клонит, – подтвердил Вяземский. – По всему видать, к тому дело идет.

– Как же быть? Куда кинуться?

– Одна тебе дорога – за рубеж.

– Другого нету путя, лопушок, – вслед за Вяземским сказала и Евфросинья. – И каково заживем там на всей вольной волюшке!

Ласковый голос наложницы немного успокоил Алексея. Он присел к ней на колени и зажмурился. «За рубеж… На вольную волюшку… От зла уйти и сотворить благо, как в Евангелии писано. К чему свары, коли еще Давид, царь израильский, рек: „Человек, яко трава, и дни его, яко цвет сельний, тако отцветет”».

– Серчает, – доложил дворецкий.

– Кто?

– С ответом торопит посол…

– Что ж! – внезапно озлился Алексей. – Пропишу!

Правая нога его судорожно подогнулась и выпрямилась – точь-в-точь как это бывало в минуты гнева с Петром. Он кинулся к столу и поспешно написал:

«Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения…»

Петр нервно бегал по хоромам, дожидаясь гонца. Вдруг из опочивальни царицы донеслось что-то похожее на мяуканье.

«Петрушка плачет!» – всполошился царь. Ребенок беспомощно тыкался губками в материнскую грудь. В его старческом личике не было ни кровинки. Черные глазки гноились. Сморщенные кулачки мяли кружевную шелковую сорочку. Петр поцеловал царевича в золотушное темечко и, перекрестив, помог ему ухватить сосок. Дитя угомонилось и зачавкало.

– Ах, шельма, сосет! – блаженно улыбнулся государь. – За послушание я тебе, Петр Петрович, гостинчик сейчас поднесу. Хочешь гостинчика?

Он что-то торопливо написал и положил бумажку в колясочку:

– Держи, сынок. Подрастешь – сам по сей писульке узнаешь, что с сего дни каждый отец в моем государстве может наследство вручать не старшему сыну, а кому воля будет его.

Екатерина благодарно поглядела на мужа и вздохнула:

– Про одного сына помнишь, а о другом не печешься.

– И то верно, – вставил невесть откуда взявшийся Меншиков. – Опала опалой, а про здоровье Алексея Петровича сам Бог велел думать…

Царь насупился:

– В жизни и здоровье Бог один властен. Что же, я ему свои силы отдам?

– За рубеж его надо отправить, – сокрушенно вздохнул светлейший. – Там и воды всяческие, и лекари настоящие.

Петру пришлись по мысли эти слова.

– Можно и за рубеж. Авось не только здоровьем поправится, а уму-разуму научится у иноземцев, в стороне от наших начетчиков. Поеду и его захвачу.

Этого только и хотели Екатерина и Меншиков. Они твердо знали через Евстигнея, что враги государя задумали отправить царевича какими угодно правдами и неправдами в чужие земли, чтобы распустить потом слух, будто Алексей бежал от «злых утеснений» отца. Замыслы друзей и врагов государевых в этой части трогательно совпадали.

Когда вернулся гонец, Петр не захотел читать ответного письма Алексея.

– Ну его! Стану я всякую брехню читать, – и так и ушел, не притронувшись к цидуле, которую еще недавно с нетерпением ждал.

В сенях государь встретился с Ромодановским и Толстым.

– Воры губернаторы наши! – рявкнул князь-кесарь. – Сукины сыны губернаторы наши!

– Неужто сызнова Гагарин попался?

– Он, он!

То, что сатрапы нечисты на руку, не было новостью для Петра. И обер-фискал при Сенате, и Ягужинский каждый день доносили «об учинении непотребства» сановниками, но государь до поры до времени мирился с этим злом, не принимал слишком крутых мер.

Однако князь Гагарин слишком уж распоясался. Вся Сибирь ополчилась против него. Он не щадил ни богатых, ни бедных. Отдав все доходные службы своим родичам, он вместе с ними разорял народ как только мог. Никогда еще Сибирь так не хирела от поборов, как при Гагарине.

Царь не раз грозился публично казнить губернатора, лишить его со всеми потомками имений и чести, вызывал к себе и собственноручно «учил» дубинкой. Ничего не помогало – князь продолжал свое. Тогда Петр распорядился выслать из Сибирской губернии всех княжеских свойственников. «Пускай теперь разгуляется, при новых споручниках», – торжествовал он, отправляя в Сибирь предложенных Ягужинским «своих» людей. Гагарин ненадолго присмирел, но вскоре нашел новые источники для наживы.