Константин Шильдкрет - Кубок орла

Весть о скорой кончине нисколько не испугала Гамильтон. «Видела я, как возводили людей на помост, – вспоминала она, – как священники читали напутствие, как палач замахивался секирой и как в последнее мгновение объявляли о помиловании. И меня помилует Петр Алексеевич. Он пожалеет».

В день казни узница обрядилась в белое шелковое платье с черными лентами и отправилась на Троицкую площадь как на парад. Несмотря на долгое заключение и перенесенные пытки, она мало изменилась. Глядя на нее, людям не верилось, что перед ними обреченная – так необычен был ее наряд и до того радостно светилось улыбкой ее исхудалое, все еще прекрасное лицо.

Сам Петр залюбовался Марьей Даниловной и, когда она прошла мимо, подарил ее таким взглядом, что узница окончательно успокоилась. Вздохнула свободно и ее служанка, Екатерина Якимовна.

Петр Андреевич Толстой махнул рукой. Сдержанный гул толпы оборвался, сменившись настороженной тишиной, и один из секретарей напыщенно прочитал:

«Девка Марья Гамантова да баба Катерина! Петр Алексеевич, всея великие и малые и белые России самодержец, указал: за твоя, Марья, вины, что ты жила блудно и была оттого брюхата трижды; и двух робенков лекарствами из себя вытравила, а третьего родила, удавила и отбросила, в чем ты во всем с розысков винилась, – за такое твое душегубство казнить смертью.

А тебе, бабе Катерине, что ты о последнем ее робенке, как она, Марья, родила и удавила, видела; и по ее прошению, что доподлинно слышал соглядатай, в подполье сидевший у Гамантовой в горнице, оного робенка с мужем своим мертвого отбросила, а о том не доносила, в чем учинилась ты с нею сообщница же, – вместо смертной казни учинить наказание: бить кнутом и сослать на прядильный двор, на десять лет».

Марья Даниловна слушала и безмятежно улыбалась. Толпа глядела на нее с затаенным ужасом, как на лишившуюся рассудка. Но дернувшаяся вдруг голова государя заставила осужденную съежиться: слишком хорошо научилась она по внешним приметам угадывать душевные настроения государя.

– Пощадите меня! – умоляюще протянула она руки к царю. – Даруйте жизнь!

Петр отвернулся:

– Без нарушения Божественных и государственных законов не могу я спасти тебя, Марья Даниловна, от смерти…

Сверкнул топор. Не дрогнув ни одним мускулом, государь поднял отрубленную голову, поцеловал еще теплые губы. Затем, поманив к себе вельмож и придворных дам, он принялся объяснять им строение артерий и горла.

К вечеру того же дня Орлов был выпущен из крепости и пожалован поручиком гвардии.

Петру доложили, что в Балтийском море крейсирует сильная английская флотилия. Царь только усмехнулся в ответ:

– Пугнуть нас хотят… Не станет Англия встревать в наши споры со шведами.

Но чтобы проверить свои предположения, он отдал приказ бригадиру фон Монгдену двинуться в бой. Отряд напал на шведские берега, углубился на пять миль в глубь страны и смел с лица земли два города и несколько деревень. Окрыленный удачей, царь преисполнился жаждой «задать такую катавасию шведам, чтобы они без портков прибегли пардону выпрашивать».

Вскоре в Санкт-Питербурх явился шведский генерал-адъютант фон Виртенберг с сообщением о возведении на освободившийся после смерти Карла XII престол мужа королевы Ульрики-Элеоноры принца Фридриха [106] После смерти Карла XII на престол вступила его сестра Ульрика-Элеонора (1688–1744), по воцарении вынужденная под давлением аристократии подписать новую конституцию, ограничивающую монархическую власть в пользу сената. Не процарствовав и двух лет, передала в 1720 г. престол своему мужу Фридриху. .

Петр встретил гостя как старого закадычного друга.

– Старый друг лучше новых двух! – обнял он генерала. – А не у нас ли со Швецией старая дружба?

Когда речь зашла о мире, царь сделал вид, что готов заплакать.

– Так и скажите брату моему, королю Фридриху: завсегда рад мириться, ежели… Европа в сие дело носа совать не будет. Так и скажите. Без Европы воевали, без нее и орлеными кубками чокнемся.

По уши обласканный, Виртенберг уехал домой. «Будет мир или не будет, – рассуждал он не без удовольствия, – а боев ждать пока нечего. Наконец-то можно передохнуть и собраться с мыслями и с силами». Но не успел генерал прибыть ко двору, как его догнала жестокая новость: князь Михайло Михайлович Голицын наголову разбил шведскую эскадру при острове Гренгам [107] Сражение при острове Гренгам у Аландских островов произошло 27 июля 1720 г. .

Через месяц после этого события в Стокгольм как ни в чем не бывало прикатил генерал-адъютант Александр Румянцев поздравить нового короля с восшествием на престол.

Пока Румянцев гостил у врагов, русские, собрав последние силы, опустошали шведские берега.

Румянцев держался почтительно и очень скромно, однако от всяких бесед о перемирии упорно уклонялся.

– Не перемирие нужно нам, ваше королевское величество, но мир. Надо сразу кончить все свары.

И конгресс был назначен. В городок Ништадт съехались Брюс, барон Остерман, граф Лилиенштедт, барон Штремфельдт. Начался торг. Чем неподатливее были шведы, тем чаще приходили к ним донесения о победах русской армии и флота. Генералу Ласси [108] Ласси Петр Петрович (1678–1751) – родом ирландец; поступив в начале 1700-х гг. на русскую службу, стал рижским генерал-губернатором, а затем получил звание генерал-фельдмаршала. был отдан приказ высадиться на шведские берега и опустошить их. Вместе с приказом генерал получил по одному ефимку на каждого солдата своей пятнадцатитысячной армии, сто бочонков вина и обоз провианта. В Ништадте вскоре узнали, что русские сожгли три городка, семьдесят девять мыз [109] Мыза – ферма или арендованная крестьянином у прибалтийских помещиков земля. , девятнадцать приходов и пятьсот шесть деревень. Шведы сразу стали сговорчивей. Они отстаивали уже один только Выборг, а в Лифляндии требовали лишь Пернау и остров Эзель.

– Выкиньте из головы! – резко отвечал на это Брюс. – Пернау принадлежит к Лифляндии, где нам соседа иметь вовсе не нужно. А про Выборг и думать забудьте. Самим нужен.

Наконец в Выборг, на Лисий Нос, куда недавно приехал царь, явился гонец с донесением от Брюса и Остермана.

Петр дрожащими руками схватил цидулу, хотел распечатать ее и вдруг пошатнулся. Робко, отойдя в сторонку, он сорвал печать. Ему стало вдруг нестерпимо холодно. Он забегал из угла в угол, потом кинулся к двери, задержался на мгновение и выскочил в сенцы.

Только здесь, убедившись, что вокруг никого нет, он поднес к глазам донесение.

Мир!

Не помня себя, Петр выскочил на крыльцо:

– Слышишь ли, море? Мир! Слышишь ли, зазнобушка моя? С сего дни ты – русское море! Российское! Здравствуй довеку, зазнобушка моя синеокая!