Виктор Дьяков - Метаморфоза

Кудряшов в жизни Зыкова играл роль и ангела-хранителя, и сатаны-искусителя. Имея влиятельных покровителей, он шествовал по служебным ступеням, нигде не задерживаясь надолго, и всюду тянул за собой Зыкова. В ГОСПЛАНе, казалось, их обоих ждала блестящая карьера, но в середине семидесятых, Кудряшов, вообще склонный к авантюрам, вдруг делает крутой «вираж» и уходит в организацию, занимающуюся реализацией импортного ширпотреба. Через некоторое время там же оказался и Зыков. Тут-то всё и началось.

То было время неимоверных очередей за импортными товарами: обувью, одеждой, косметикой… Партия и правительство, вбухивая сотни миллиардов, вырученные от продажи сибирской нефти, на космос, оборонку и внешнеполитическую экспансию, сподобились чуть побаловать «широкие массы трудящихся». Кто занимался распределением импорта, находился вблизи весьма соблазнительного «корыта». В непосредственной близости от него расположились, и молодой энергичный экономист Володя Кудряшов, и его лучший друг и помощник Коля Зыков. Они плодотворно дополняли друг друга. Идеи, в результате которых реальная прибыль от проданных товаров значительно превышала официально заявленную в отчётных документах, исходили от Кудряшова, а доводил их до ума и производил расчёты уже Зыков. Он же и оформлял всю документацию.

Период с 74-го по 82-й стали лучшими годами жизни Зыкова. Он полюбил раз и на всю жизнь, женился, у него родился сын, он был счастлив в семейной жизни… Он уже не думал о кандидатской, ибо смысл жизни видел в обеспечении семьи. И он её обеспечивал, «делая» дикие по тем временам деньги. Недаром про Брежнева говорили, что он и сам жить любил и другим давал. Под покровительством мощного кудряшовского клана «брать» удавалось настолько легко, почти официально, что к 80-м годам Зыков уже не сомневался в уверениях друга об отсутствии всякого риска. В это счастливое время Зыковы купили кооперативную квартиру, машину, построили дачу, объездили все курорты… мечтали о втором ребёнке. Он работал и нёс в дом, работал и нёс…

— Николай Семёнович, опять эта девушка звонила, — на пороге кабинета стояла Валя и вглядывалась в полумрак.

— Какая девушка? — Зыков с трудом отходил от полусна воспоминаний.

— Ну, которая на проходной… я же вам говорила.

— Ты выяснила, что же всё-таки ей от меня надо?

— Она говорит, что ей необходимо с вами поговорить.

Зыков тяжело вздохнул и обречённо проговорил:

— Ну что ж… раз она такая упорная. Проведи её…

Валя быстро сходила на проходную и вернулась с посетительницей. Это оказалась рослая и очень худая девушка в вязанной светлой кофточке и серой юбке, которая ей была явно велика.

— Здравствуйте, — голос вошедшей был робким, почти испуганным.

Зыков вновь вздохнул и с явным неудовольствием поднялся из своего кресла, подошёл к окну и раздвинул плотные шторы.

— Прошу садиться, — вместо ответного «здравствуйте» произнёс Зыков. — Слушаю вас.

Девушка присела на краешек одного из стульев, предназначенных для посетителей. Недовольство, сквозившее в интонациях и всем облике хозяина кабинета, сковывало и без того стеснявшуюся посетительницу. Весь её вид мог бы вызвать у Зыкова сочувствие, или хотя бы жалость. Но он давно уже утратил чувствительность ко всякого рода переживаниям, исходящим от посторонних. Не сомневаясь, зачем пришла девушка, Зыков решил взять инициативу на себя:

— Если вы насчёт трудоустройства, то ничем помочь не могу. Мы в этом году уже провели сокращения в штате управленцев…

Он хотел как можно скорее выпроводить её, задёрнуть шторы и погрузиться вновь в действующую наркотически полудрёму воспоминаний. Только это сейчас приносило облегчение его уму и сердцу, как проигравшему сражение полководцу поиск роковой ошибки, неверного манёвра.

Всё рухнуло со смертью Брежнева. Спущенные Андроповым КГБшные ищейки стали, что называется, рвать и метать. «Коля вали всё на главбуха, и ты наверняка выпутаешься», — указывал Володя спасительный путь другу. У Кудряшовых имелись свои люди в КГБ и дело шло к тому, что срок «корячился» только главбуху. Так бы оно и вышло, но, несмотря на все уговоры Кудряшова и следователя, Зыков не смог оговорить сослуживца, повесить на него свои грехи. Это уже тянуло на «червонец», а то и больше и для болезненного главбуха было равносильно смертному приговору.

— Я по другому вопросу, — всё так же чуть слышно, не то проговорила, не то прошептала девушка.

Зыков вопросительно посмотрел на посетительницу. Перед ним на стуле, сжавшись, сидела молодая особа, в которой буквально всё указывало на неустроенность в жизни. Её худоба носила не столько природный, сколько благоприобретённый характер: заострённое лицо, лишённые девичьей округлости угловатые плечи, узкие как у мальчишки бёдра, едва обозначенные под дешёвой кофтёнкой груди, тонкие, не возбуждающие мужской глаз ноги. Зашитые в нескольких местах колготки довершали общую нелицеприятную картину. За всем этим как-то терялись те немногие достоинства, что просматривались во внешности девушки: маленькие, красивой формы кисти рук, большие карие глаза, густые тёмно-русые волосы. О возрасте просительницы судить было трудно. Её одновременно можно было считать и ещё не оформившейся молоденькой девушкой и уже пожившей и побитой судьбой женщиной.

— Что значит по-другому? Вы имеете какое-нибудь отношение к нашей фирме, или кому-то из её сотрудников?

Если бы Зыкову сейчас не было по большому счёту наплевать на всё, что творится вокруг, он, наверное, обратил бы внимание на поведение девушки: как ей неловко, как она смущается. Он бы понял, что, придя сюда, она переступила через себя, причём переступила не один раз, и вот уже здесь ей нестерпимо тяжело признаться, зачем она пришла. Но Зыков ничего не замечал, и лишь его последние слова подвигли девушку как-то разом раскрыть цель визита:

— Я имею отношение к вашему сыну, — то, как это она сказала свидетельствовало, что девушка в очередной раз переступила через стыд, гордость… через всё.

— Чтооо!? — от неожиданности Зыков повысил голос, и это окончательно добило посетительницу. Её бледное лицо заметно порозовело. Она вынула из пакета, который принесла с собой, платок, поднесла к глазам и всхлипнула.

— Прошу пояснить ваши слова! — Зыков заговорил ещё жёстче, с металлом в голосе, давая понять, что не верит ни одному её слову, и слезами его не проймёшь.

— Я… я беременна… и совсем без средств… если узнают на работе… извините, — посетительница уже не сдерживая слёз, в некрасивой позе скрючилась на стуле.

Но у Зыкова она вызывала не жалость, а брезгливость. «Гад ползучий… только этого мне ещё не хватало. Мало головной боли… совсем в могилу загонит… допьянствовал, доблядовался. Теперь эта тварь будет божиться, что именно он её обрюхатил». Негодование буквально распирало его и от покойного безразличия десятиминутной давности не осталось и следа — уйти в облюбованный мир грёз-воспоминаний опять не получалось, жизнь снова затягивала в свой водоворот.