Мария Метлицкая - В тихом городке у моря

Не смог. Конечно, не смог. Она сама позвала его спустя неделю:

– Вань, помоги!

Помог. Конечно, помог. И еще понял, что никуда он от нее не денется. Никуда. И никогда он ее не оставит.

Зима прошла в каком-то угаре. Любка совсем ушла в себя, и они снова общались как соседи: «Да», «нет», «не знаю». Иван часто видел ее заплаканной и удивлялся: откуда вдруг неожиданно взялась эта странная, невозможная материнская любовь? Значит, все осознала и кается, мучается от чувства вины? Нет, Асю он вовсе не оправдывал, она не права. Но при этом девочка, забитая, одинокая и несчастливая, закомплексованная и недолюбленная, впервые вырвалась на свободу, впервые в жизни задышав легко и свободно.

Да к тому же – наверняка начались романы! В свои шестнадцать Ася окончательно расцвела, превратилась в невероятную, необычайную, редкую красавицу. Неудивительно, если мужчины ходят за ней толпами – может, Любка поэтому и психует? А ведь и вправду тревожно: кто попадется их наивной, неизбалованной и неопытной Аське?

Но приехать, конечно, могла! На пару дней, им бы с Любкой хватило.

Злился на Любку, а все-таки ждал, что она сама его позовет. Но она не звала.

После долгих раздумий все же решил – в Питер он махнет весной, как только потеплеет. Два самых родных человека живут в этом городе, его сын и его дочь. И он обязательно с ними должен увидеться. Илья уже взрослый, самостоятельный человек, и Алена никак не сможет на него повлиять. Он все объяснит ему, покается, попросит прощения. Главное, объяснит, почему все так нелепо сложилось. В конце концов, кровь не вода – Илюша его поймет.

С мыслями о скорой поездке жить стало повеселее.

В августе Ася написала, что поступила в Муху, и он заплакал от радости.

А вот Любка его радости не разделила. Да и бог с ней! У нее обида на дочку, и у них свои отношения.

А Аська – дрянь, конечно, порядочная! Но ведь талант! А? Гордись, Громов! И ты приложил руку!

Ася то писала, то пропадала. А в первых числах апреля пропала Любка.

На столе лежала записка: «Иван, не ищи меня и не волнуйся, у меня дела, когда вернусь, не знаю. Так надо, и все».

Сухо, коротко, по-деловому. Так она еще раз дала ему понять, что они теперь – люди чужие. Он не знал, что и подумать. Куда могла уехать Любка? Да еще и так надолго? К дальней родне, к той самой пресловутой тетке по матери? Однажды обмолвилась о них – родня вроде и близкая, а вот отношений никаких. Ты же знал мою мать, со всеми рассорилась. Да и мне они ни к чему.

Тогда зачем Любке эта тетка и эта родня? Родственной она никогда не была, подруг у нее не было. Что тогда? Очередной загул? Да вряд ли – и возраст не тот, и силы не те. Да и Любка давно другая.

Опять ее вечные фокусы! Характер показывает, дура. «Ну и черт с тобой, – со злостью подумал он. – Без тебя только спокойнее. Отдохну». Вдруг в голову стукнуло: уехала к Асе? Одна, без него? Стало обидно до слез. Да как же так? Получается, очертила круг: моя дочь и только моя, а ты здесь – сбоку припека. И знай, дядь Вань, свое место.

Ну и ладно. В конце концов, Любка права – кто он им? Чужой человек, случайно прибившийся к их дому. Кажется, пора собираться в дорогу.

Любка вернулась в самом конце апреля, когда уже вовсю цвели сады и поселок накрыл ошеломляющий запах цветущей акации. Всё просыпалось от зимней спячки.

Она почти ввалилась во двор, и Иван замер от ужаса – его красавицу Любку было совсем не узнать. Вместо пухлой, бокастой и грудастой Любки во двор вошла седая, ссохшаяся и сгорбленная старуха. Встретил бы на улице – прошел мимо.

Еле волоча ноги, она села на скамейку во дворе и подняла на него глаза:

– Что, Ваня? Здорово изменилась? Так, что и не признать?

Он громко сглотнул слюну.

– Любка, – голос хрипел и срывался. – Любка, господи! Что с тобой, Любка?

– Заболела я, Ваня. Чаю сделай, если можешь.

Он бросился в кухню, нелепо гремел чашками, поставил на плиту пустой чайник, схватился, когда тот уже подгорал, разбил блюдце и просыпал сахар и, наконец кое-как справившись с несложными действиями, дрожащими руками вынес чашку во двор.

Любка сидела за столом, уронив лицо в руки, и, кажется, дремала. Он еще раз вгляделся в ее лицо, и сердце рухнуло вниз – на когда-то прекрасном, ярком и живом, смуглом ее лице явственно проступала печать скорой смерти.

Любка очнулась, глотнула остывшего чая, чуть поморщилась и медленно, с усилием, опираясь на руки, поднялась со скамьи.

– Проводи меня, Ваня, – не глядя на него, попросила она. – Лечь хочу. Очень устала.

Он мелко закивал, подхватил ее под руки и повел в дом. Любка, когда-то пышная, круто взбитая, даже тяжеловатая, была теперь почти невесомой – легкой, как дитя.

Он раздел ее, еще больше удивляясь ее худобе, остро выпирающим локтям и ключицам, опустившимся, сморщенным грудям, надел на нее ночнушку, узковатую прежде, в которой теперь она утонула, и бережно уложил на кровать.

Перед тем как выйти из ее комнаты, обернулся и увидел, что Любка плачет – тихо, неслышно, и по худым, ввалившимся щекам медленно катятся прозрачные слезы.

Узнал он все на следующий день. Оказалось, что про свою болезнь Любка догадалась еще осенью – во-первых, стала понемногу худеть, терять аппетит, просто воротило от еды. К зиме появились боли. Любка бросилась в поликлинику, и там, взяв анализы, дали направление в город, в больницу. Строго наказав не тянуть. Тогда она еще верила, что все, может, и обойдется.

В марте ехать не хотела, ждала на праздники Аську. А когда та не приехала, все-таки собралась в больницу.

Операцию сделали через три дня, но, придя в себя, она поняла, что дело швах, разрезали и зашили, как говорили опытные больные. Однажды прочла свою карту – рак желудка четвертой степени. Все стало ясно, ей даже не предлагали химию – бесполезно.

В коридоре поймала лечащего врача, молодого совсем, почти мальчишку. Прижала к стенке.

– Давай, милый Пал Сергееич! По-честному и без утайки. Сколько мне осталось?

Бедолага Павел Сергеевич вжался в голубую крашенную маслом стену и, понимая, что не отбиться, начал лепетать про «возможный благоприятный исход», про то, что «бывают разные чудеса», и про то, что «врачи не боги, и они ошибаются».

– Сколько? – хрипло повторила Любка. – Не морочь мне голову, парень! Мне нужны сроки.

Он замялся.

– Месяц, два? Три? – настаивала она.

Ничего уточнять доктор не стал, снял очки, протер их краем халата и опустил глаза.

– Понятно, – усмехнулась Любка.

На следующий день она выписалась.

– Почему ты ничего не сказала? Почему? Как ты могла скрыть такое? – кричал он. – Мы бы поехали в Москву! В Питер, в конце концов! Нашли бы лучших хирургов. Я бы перевернул весь город! Люба! – стонал он. – Как ты могла!