Егор Радов - Якутия

Жукаускас встал, прослезившись.

- Спасибо друг, - сказал он, хлопнув Саха по плечу. - Ты - настоящий человек. Они чокнулись и резко выпили.

- А почему вы ничего не говорили Дробахе обо всем этом? - спросил Софрон, садясь на свое место.

- Я говорил! Я говорил! Я говорил! А он мне отвечал: иди, проспись, и так далее. Ведь моя идея была такой: соединить наши связи. Точнее: подменить здешнюю связь вещей. Замкнуть два конца. Чтобы никто ничего не понял. Чтобы здесь думали, что деньги поступают в Мирный, и там думали, что отправляют в Мирный разные штучки-дрючки-товары-машинки, а все это шло бы в ЛДРПЯ. Ну а уж там Дробаха, или вы, друзья, внедряли бы это во всю Якутию.

- Да, но ведь у нас пока советско-депский режим... - задумчиво сказал Софрон. - Как же это все внедрить? Вот если бы у нас была власть...

- Так ее можно взять.

- Как это? Восстание, что ли?

- Восстание организовать нетрудно. Ты читал Ленина?

- Да, но ведь, послушай, здесь-то поймут, что деньги и штучки-дрючки-товары-машинки идут не вам. И что делать?

- А взятки?

- Но ведь реально же ничего не поступает! Как же этот человек выкрутится, даже получив взятку?!

- А приписки?

- Но ведь есть же какой-нибудь у вас самый главный, которого не проведешь. Иначе, как же это все функционирует?!

Павел Амадей Саха налил себе еще шампанского, и посмотрел Жукаускасу прямо в глаза.

- Да, - сказал он просветленно. - Он есть. Его зовут Адам Купча, и он придумал и осуществил все, что произошло. Когда-то он был Семеном Копошилко, первым секретарем Мирненского горкома партии, но сейчас его духовное имя в Мирном - Адам Купча. И он давно больше не секретарь. Хотя для Якутского начальства все по-прежнему. Но я знаком с ним! - слеза умиления повисла на реснице Павла Амадея Саха. - И я уверен, что он согласится. Он любит Якутию; он просто ее Бог, который есть ее река, и ее море, ее спокойствие и ее страсть, ее внутреннее напряжение и ее внешний облик, ее душа и ее сила, ее надежда и ее высший путь. И он также есть отбросы ее помоек, и говно ее уборных...

- Ладно, - перебил его Софрон, - скажите мне лучше, как это вы построили тут такую огромную хренятину, и про это никто не знает. Ведь летает же в Мирный разное начальство, люди...

- А мы сохранили старый Мирный, - тут же сказал Саха. - Когда летят всякие непосвященные, они попадают прямо туда. И там все нормально, прохожие ходят... Это их работа. Они работают жителями старого Мирного. Очень, кстати, неплохо платят. По-моему, четыре тысячи рубляшников в месяц. Давайте выпьем,

- Давайте, - согласился Софрон, наливая себе <���чучу>. - И что, так никто и не узнал, что у вас тут?! Что же это - незаметно?!

- Мы маскируемся. Нет, был один юркий третий комсомольский секретарь из Якутска Осипов. Он как-то пролез. Но мы ему тут же дали дом, стипендию, машину и все такое. До сих пор живет здесь, и не думает возвращаться. А там считается погибшим. Но, кажется, жена тоже не больно-то тоскует. Так что, все так.

- Какой же все это маразм, - вдруг задумчиво сказал Абрам Головко.

Павел Амадей Саха одобрительно посмотрел на него, хитро улыбнулся и мигнул левым глазом.

- Милый мой! - воскликнул он. - Милый! Я вот что хочу вам заявить: завтра вы полетите к третьему агенту. Его зовут Ефим Ылдя, и живет он в городе Алдане, Пароль: <���Заелдыз>.

- Ничего себе, - заметил Жукаускас, смешивая пополам <���жиздру> и <���чучу> в своем бокале. - Опять <���заелдыз>?

- Да. Да, Но это еще не все. Главное, что там сейчас происходит какая-то глупая война, или просто буча. Говорят, что комитет <���Ысыах> захватил власть и установил национальную якутскую диктатуру. Тамошние эвенкы, они же тунгусы, конечно же против. И эвсны, они же тунгусы, тоже конечно же, против. И русские против. И советско-депские, а особенно армия. И другие якуты, В общем, хрен их там разберет, по крайней мере, самолеты сейчас туда не летают. Во всяком случае, от нас.

- Ну и что же делать? - озабоченно спросил Софрон.

- Вам надо будет лететь до Чульмана, а там в Нерюнгри, или прямо в Чульмане договориться, чтобы вас привезли в Алдан на машине. Придется так.

- А это далеко?

- Да нет, километров двести пятьдесят, правда вечномерзлотные советско-депские дороги...

- Ну и похождения!.. - ошарашенно проговорил Софрон.

- Что, надоело странствовать по миру? - насмешливо спросил Саха.

- Для меня это лучшее время в моей сегодняшней полуглупой, длинной, как якутское шоссе, жизни! - торжественно сказал Абрам Головко, булькнув кальяном.

- Я по жене соскучился... - грустно проговорил Жукаускас.

- Ничего, - жестко произнес Саха. - Ничего. Якутия требует странствий. Надо полететь туда через <���не хочу>. Как лекарство!

- Послушайте> - устало сказал Софрон, - ну, может быть, вы знаете, где, хотя бы примерно находится этот последний агент? На Индигирке, на Колыме?..

- Да все возможно! - выкрикнул Саха. - Но я не знаю! Я говорил Дробахе: дай мне координаты, и я сам все сделаю, мы бы уже осуществляли прекраснейший план. Может быть, в Якутске уже сегодня бы рос не тальник, а нежный бамбук!

- Ох! - мечтательно выдохнул Софрон.

- Но он заладил: конспирация, да конспирация. И вообще, говорит: <���Я не знаю>. Вот и получается. Но ничего, когда вы все сделаете, вы сразу получите полмиллиона. И мемориальные доски на роддомах, где вы появились на свет. Уже это я вытребовал от Дробахи.

- Правда?.. - трепетно спросил Софрон.

- Правда.

- А можно будет потом поселиться... ну, скажем... здесь, у вас?

- Посмотрим, приятели, посмотрим! - важно сказал Саха. - Конечно, не так просто получить гражданство в городе Мирном, но с моей поддержкой...

- Какой же это все маразм... - проговорил Абрам Головко.

- Милый> - сказал Саха, - ничего страшного. Давайте теперь пить, танцевать, слушать нашу музыку и смотреть мои картины!.. В конце концов, вся эта политика - дерьмо, и она нужна нам только для того, чтобы получить свои деньги, блага и удовольствия, и заниматься всякими желанными вещами с легким чувством подлинного наслаждения и страсти! Баанай!

- А когда же нам лететь? - тихо спросил Софрон.

- Завтра вечером. Завтра вечером! Билеты я вам куплю!

И Саха, загадочно улыбаясь, медленно встал со своего места и подошел к ореховому большому шкафу у камина; нежным прикосновением тонкого мизинца он нажал изумрудно-зеленую кнопку на каком-то черном магнитофоне, проигрывателе, или радио, и тут же произошло открытие шума, воздушный звук во всей комнате, и из глубины шуршащего пустотой фона явилась невероятно восторженная, неразрываемая на части, хотя и состоящая из своеобразного клубка всевозможных звучаний, музыка, похожая на буквенную арабскую ювелирную вязь, прекрасную, словно ожерелье, и заключающую в себе бездны красивого смысла и откровений. Она лилась из стен, сверху и снизу, как будто пузырящаяся мятная бодрящая жидкость, заполняющая вдруг пространство, как некий расплавленный, тягучий щербет, затопивший окружающее своей ласковой приторностью; она входила в души, умы и тела всех, подвластных ей, словно неостановимая, невидимая, смертоносная нейтронная волна, испускаемая неожиданно разорвавшимся, стратегическим сокращенным снарядом; она умерщвляла эти души, умы и тела, преобразовывая их в радостную единую сущность, вожделеющую высшей музыки, и преисполненную смехом, добротой и призрачным блаженством; и она истинно звучала и истинно существовала, будто доисторический, дословесный первоголос, обращающий нечто невразумительное в мир. Возникли барабаны, гул, гром и стрекот каких-то веселых странных инструментов, создающих пестрый, словно цветная кутерьма красок бездарной претенциозной картины> ритм, дышащий, спотыкающийся, подпрыгивающий, и стучащий четырьмя сердцами вразнобой, как больной бешеный зверь, кувыркающийся на огромных нереальных литаврах среди живой умиротворенной гармонии леса, неба и тихой почвы. Ритм сочленялся с голосами, торжественными органными звуками, писком и басом, словно веревочки у куклы в театре, проводящие к ней импульсы игрушечной жизни. Саха, будто факир, изображающий шамана, распахнул свой шелковый халат, сделал вдохновенное лицо, которое вдруг зажглось каким-то предчувствием волшебства, поднял вверх обе руки, растопыривая пальцы, как шарлатан, демонстрирующий свою связь с космосом, быстро взмахнул правой волосатой ногой, со стуком поставив ее обратно на пол, и потом, гикнув, как рыгающий скоморох, ринулся в бешеный идиотский танец, чуть не опрокинув низкий уютный столик темного дерева, за которым сидели Жукаускас и Головко, и на котором стояли тарелки, рюмки, бутылка <���жиздры> и бутылка <���чучи>. Саха откинул голову назад, словно истекающий слюной дебил с некрепкой шеей, выпучил глаза, показывая свой экстаз и наслаждение, развел руки в обе стороны, как актер, играющий роль гуся в детской сказке, и начал вихлять задницей, руками и торсом в ритм музыке, будто свихнувшаяся проститутка, которую зациклило на моменте привлечения клиента. Он танцевал, он закатывал глаза, он был переполнен удовольствием. Он начал покрикивать, подсвистывать, подхрюкивать. Он припрыгал к столику, взял Головко за руку и весело посмотрел ему в лицо.