Егор Радов - Якутия

Зари. Ясно тебе?!

Он хлопнул резинового мужчину по спине, и тот тут же мертвенно мигнул своими

длинноресничными веками, совсем как детская кукла в легком платьице, совершенно лишенная каких бы то ни было членов, или наоборот.

- Ну и обсоси его, - презрительно проговорил Головко и отвернулся.

- Ишь какой! - возмущенно сказал Павел Амадей Саха. - А вот у него тут, между прочим, есть задний проход. Очень узкий и страстный.

Он развернул мужчину и развел обеими руками его резиновые ягодицы. Потом правой рукой он схватил за его нижнюю резиновую губу на безжизненном лице.

- А вот здесь у него рот. И превосходная смазка! - проговорил он обиженным тоном.

Головко одевался, не смотря ни на Саха, ни на его мужчину. Саха помолчал, пощелкал пальцами, потом вдруг повернулся, нагнулся, сиял штаны и показал жопу.

- Вот вам! - выкрикнул он, просовывая лицо между ног. - Идите в жопу!

После этого, он быстро подхватил своего резинового любовника и убежал.

- Ну и дуронька же этот Саха! - добродушно усмехнулся Головко, повернувшись к бассейну, где все еще плавал Жукаускас. - Друг мой! Пойдемте спать, пойдемте ляжем в прекрасную, мягкую великолепную постель. Давайте жить, давайте наслаждаться, давайте любить друг друга! Ведь мы в Якутии, и мы существуем. Вам нравится там плыть? Плывите, мое ближайшее существо, и вы откроете новый свет и мир.

Софрон Жукаускас застыл посреди бассейна. Он смотрел вверх, и руки его почти не двигались под водой.

- Я, кажется, что-то понял, - сказал он. - Может быть, это самое лучшее мгновенье.

Как поездка по сияющему шоссе восторженной светлой ночью, как фейерверк секунд, заключающих в себе истинный смысл прекрасных тайн, как цель, зажженная вдали великим светом других стран, как путь вверх - такой была дорога, существующая здесь, и по ней шли Софрон и Абрам, и их души трепетали от счастья находиться здесь сейчас, и реальность была повсюду, словно пространство, образованное сотворением мира.

Впереди был целый день: встреча с Павлом Амадеем Саха в пять часов вечера в баре <���Порез>, предстоящий улет в Чульман, и что-нибудь еще, - а здесь был Мирный, ласковый, как любящая дочь, или жена, и небоскребы сияли на солнце блестящими цветами, и где-то, не так далеко, тек великий Вилюй, и его вода была бездонно-синяя, словно небо над ним. Они шли в этом Мирном, не торопясь никуда и как будто не желая ничего; вокруг проносились пестрые торопливые существа, устремленные туда, или сюда; машины и мотоциклы ехали по проезжей части, создавая единый шумный поток, откуда доносились дебильные музыкальные ритмы, улицы благоухали цветочными запахами южного блаженства, словно ботанический сад, и румяные сосиски продавались за углом, как и везде в мире, и хотелось заплакать при взгляде на густую желтизну их горчицы, и на скоротечную убогость их бытия. Жукаускас и Головко, словно нереальные гости из другого мира, проходили как будто сквозь здешнюю буйную, блистательную действительность, которая функционировала во всех мыслимых видах и обличьях, как сложный прибор, и в то же время была нарочито, убийственно спокойной, будто правильно понятая мирская суета, не затрагивающая истинной сущности свышерожденного субъекта. Улицы были невыносимо чисты, как гладко выбритые щеки мужчины-манекена, рекламирующего пуловер; дома были аккуратными и совершенными в своем роде - совсем как аппетитные домики на проектном столе какого-нибудь одаренного архитектора, сконструированные его любящей, прилежной рукой; растительность скверов была четко подстриженной и походила на ухоженную щетину жестких усов некоего франта, надушенного цветочным одеколоном, напоминающим интимный привлекательный аромат скверов; и вывески на домах были яркими и резко контрастирующими с приглушенными, комнатными оттенками домов, как цветастый галстук молодого жениха, оттеняемый его шикарным однотонным костюмом. Все вызывало звенящую радость немыслимой восхитительности жизни, и можно было улетать обратно, или упасть в ленскую речную волну, - это все был Мирный, это все было в Мирном, это все было, и здесь располагался город, существующий посреди страны под небом, и божественность сверкала в каждом великом камне, составляющем бордюр его тротуара.

Мирный - любимая якутская любовь, сон о вере, ставший чудом и грезой, высшая звезда, упавшая из небытия в свет, заря, вспыхнувшая алмазом свершения. Все могло быть в Мирном, он был истинным городом вдали от льда, и он был именно сейчас вот здесь, и не стоило открывать глаза, или делать шаг, или улыбаться, ибо золотая душа вырастала из космического тела духа города, и четырехцветный шестиполосый флаг развевался на маленькой избушке, прекрасной, как отчий дом. Ведь есть шика, а есть сыка, но есть святое, и если есть Якутия, то есть Мирный, а Мирный - это зуб мудрости якутской, ее пищевод, ее целеустремленный всадник в авангарде доброго войска без слонов, ее нежная старушка-мать, умирающая от счастья жить в своей стране, ее сын, воплощающий лучшее, что может быть - своего рода <���якутизм>; ее тайна. И Мирный - мир, и мир - якутский предел, и в Мирном есть время ставить палки в щели и время кидать палки в безгрешную девушку; и вне Мирного есть сосиски и сардельки, но лишь в Мирном они так невероятны, и, поэтому, Мирный - это таежное чудо, нереальная планета волшебства, праздник животворной запредельной силы посреди красивой природы, подчиняющейся общему детерминизму вещей. Рожденный в Мирном рожден в душе своей, так же, как рожденный в Якутии создан в образе своем. И жидкость Мирного есть хлеб. Жукаускас и Головко, словно истинно существующие хозяева своего мира, шли по ровному тротуару среди разных существ, и они смотрели перед собой, не закрывая глаз, и какая-то красота сквозила в каждом их движении и во взгляде. Было тепло, светило солнце, был полдень - и он был первым.

- Мне все-таки нравится это географическое пространство, где мы находимся сейчас, - сказал Софрон, не понимая своих слов.

- Здесь отпадно, - согласился Головко. - У вас есть еще деньги?

- За завтраком этот Саха дал мне двести рубляшников на всякие развлечения, как он сказал. Я ел яичницу с ветчиной и пил какао.

- Не могу видеть этого пидораса! - воскликнул Головко. - Вы хоть позавтракали, а я решил не выходить.

- Ну и зря. Он был обходителен, как заботливая няня.

- У, жопник чертов! - выругался Головко. - Но я не хочу есть. Я потом съем кусочек мамонта, а сейчас мы погуляем с вами. Можно что-нибудь посетить. Какое же это все же наслаждение: видеть будущее страны в настоящем!

- Якутия вся будет такой! - немедленно вскричал Софрон и поднял вверх зажатый кулак. Ни один прохожий не обернулся.