Питер Уэйр - Безумие Дэниела ОХолигена

Когда солнце взошло, полицейские Моран и Бессант с радаром находились на Западном шоссе на утреннем дежурстве. В тумане появилась машина, но пока Бессант направлял на нее радар, она остановилась посреди дороги, метрах в пятидесяти от них. Водитель вышел и замер, недоверчиво глядя в сторону двух полицейских.

— Ты его засек? — спросил Бессант.

— Моран глянул на радар: «Скорость не превысил».

Немного спустя точно то же случилось со второй машиной, потом — с третьей… Все новые и новые автомобили останавливались и выплевывали своих пассажиров, которые, выбравшись наружу, замирали, уставившись на Морана и Бессанта. Бессант несколько раз проверял ширинку, Моран усердно направлял радар на стоящие машины и добросовестно вносил в блокнот скорость — ноль километров в час.

Наконец Бессант достал радиотелефон. Ни о чем таком их не инструктировали.

— База? Радарная точка «семь-девять». У меня тут около восьмидесяти машин приближаются со скоростью, — он глянул на цифры Морана, — ноль километров в час. Что делать? Прием.

— Семь-девять, говорит Монкриф. Что за чушь ты несешь? Ноль километров? Вы что, ребята, захотели месяц пешком походить?

Наконец Бессант заметил, что взгляды и указательные пальцы были направлены куда-то позади них. Он обернулся в тот самый момент, когда взошло солнце и ярко осветило щит с рекламой сигарет на переходе через шоссе. Над словами «Я курю Макколс» размещался обычный ковбой, но если вчера он держал на поводу вздыбленного жеребца, то сегодня жеребца уже не было, а веревка впивалась в гигантский фаллос, вокруг которого кулаки ковбоя сжались в предпоследнем моменте самоублажения.

— Что это он делает? — спросил Моран Бессанта.

— Смотъ-и, мамочка, это дядя Дэниел мне помог.

Алисон вытерла сковородку, поставила ее на плиту и направилась взглянуть на раскрашенную картинку.

— Где, Винни?

— Внизу. Мы нарисовали острую ограду. Катбит упадет прямо на пики.

— Дэниел, если ты будешь приносить эти жуткие картинки, ребенку понадобится помощь психиатра.

— Ерунда. Для нее это чрезвычайно полезно.

— Ч-езычайно палезна, — эхом откликнулась Уинсом.

— Кстати, я получила письмо от Эмили, а ты?

— Нет еще. Откуда?

— Штемпель Чикаго.

— Чикаго? Бедное дитя! Бог знает, что там с ней происходит! Она все еще в том колледже? Мне то и дело снится кошмарный сон, будто она получила диплом бакалавра по синхронному плаванию.

Дэниел и Алисон не могли узнать о том, что происходит с Эмили, пока не придет Дэниелова половина письма. Каждую пятницу Эмили писала короткое письмо, разрывала его пополам и отправляла по половинке каждому из родителей. Таким образом она обеспечивала их общение.

— Пойду послушаю подпольную станцию, — сказал Дэниел, вставая из-за стола. Он подошел к двери с надписью «Секретное радио. Вход воспрещен» и постучал.

— Пароль! — заорал Ларио.

— Мозгопят?

— Пальцем в небо, — пробурчал Ларио, и Дэниел вошел, закрыв за собой дверь.

— А теперь, Уинсом, иди-и-чисти-зубы!

Первая защита стала для Алисон настоящим кошмаром. Ларио не закрывал рта. Судья Гарсон Кло с каменным лицом слушал страстный общий обзор Ларио теории социального неповиновения.

— Допустим, все так и есть, но это не объясняет суду, почему вы решили испортить рекламу табачной компании столь непристойным способом.

— ДЕРЗОСТЬ, ДЕРЗОСТЬ И ЕЩЕ РАЗ ДЕРЗОСТЬ!

— Извольте замолчать! Я не позволю дурацких выкриков в государственном учреждении.

— Ваша честь, мой клиент не имеет в виду…

— ОБЪЕДИНЕННЫЙ НАРОД НЕПОБЕДИМ!

— Предупреждаю вас, Фетц, что я раздумываю о сроке заключения, способном избавить нас от подобных безрассудств.

— Ларио, вы должны позволить мне…

— ИЗБАВИМ ОТ БЕДНОСТИ КРОВЬЮ ЗАКОНА!

— Один месяц и оплата судебных издержек. Уведите его.

— Ларио, умоляю вас!

Адвокаты из городского юридического центра наблюдали за своими клиентами, и каждую субботу Алисон была единственным посетителем в «Бенмор Минимум». Врываясь в маленькую комнату свиданий, Ларио, заметив ее, радостно гикал, обнимал на глазах у хмурого надсмотрщика и обрушивал такой шальной водопад слов, что ей удавалось вставить слово только тогда, когда у Ларио пресекалось дыхание.

Потом Алисон рассказывала ему, что случилось за неделю, и Ларио слушал так, как если бы она открывала ему тайны бытия. Когда она замолкала, начинались бесконечные расспросы: Стоят ли еще на столе в ее кабинете цветы? В тени или на солнце? А где ее платье с белым воротником и бантом? Новые туфли! Что она собирается делать завтра? Он словно делал своим внутренним взором фотографии, а позже, вернувшись в камеру и дожидаясь следующей встречи, доставал один за другим драгоценные образы и раскладывал пасьянс. Думала ли она о нем? Иногда. Ну хорошо, часто. Каждый берег для другого смешной случай, лучший за неделю. Иногда Ларио хохотал так громко, что хмурый надсмотрщик велел ему вести себя потише. В следующую минуту он начинал сочинять планы новых выступлений против status quo, и она говорила: «Тс-с, ради бога, иначе вас никогда не выпустят».

Потом Алисон возвращалась к пятичасовому чаю домой, к Дэниелу. Эмили, уже старшеклассница, проводила выходные с подружками, и в субботние дни он оставался один. Бедный Дэниел! Он впал в одну из своих бесчисленных депрессий. В то время как ее жизнь двинулась вперед, он все больше уходил в себя и в выходные часто сидел неподвижно, отсчитывая часы бодрствования в каком-то мрачном и невыразительном ландшафте, куда ей не было хода. Отчасти это объяснялось тем, что в университет «Золотой Запад» назначили нового ректора — доктора Барта Манганиза, и одним из первых его постановлений было резкое сокращение вспомогательных курсов. Специализация по литературе исчезла вместе с уходом на пенсию его коллеги — преподавателя английского языка, и Дэниелу пришлось читать куски его курса, да и то студентам, записавшимся в надежде на легкие задания. Дэниел употребил эти напасти во благо и сосредоточился на своей первой университетской любви — средневековой литературе.

Было и другое. Иногда Дэниел бормотал что-то о том, что бы он мог сделать, если бы больше работал и яснее формулировал: чаще бы публиковался, выступал на конференциях, издал книгу-другую, получил бы, наконец, должность в университете, возможно в международном. Поначалу все это было ностальгией по прошлым стремлениям, обреченным, как и полагается, на постепенное затухание, но в последнее время они скопились внутри Джинджа. Только какая-то часть жизни протекает в настоящем, и когда Джиндж стал негодовать на свое прошлое и терять надежду на будущее, он нашел этот мир непригодным для жизни. Какой смысл?