Питер Уэйр - Безумие Дэниела ОХолигена

— О твоем дне рождения? Признаться, забыл. У меня есть дела поважнее, чем дни рождения маленьких глупышек.

Прихожая была пуста, но Дэниел догадался, где она спряталась. Он быстро вошел внутрь и высунул голову из-за двери.

— У-у-у! — прокричал он в пустое пространство, и — А-а-а-а!!! — когда крокетный молоток ударил его по копчику.

Прихожая растворилась в брызнувших слезах, очки, звякнув, отделились от носа, и Дэниел припал на колено, судорожно хватаясь за ингалятор.

— Ба-сай у-ужье! — прокричала, танцуя, Маленькая Фея. Молоток опустился, словно молот на сваю, голень взорвалась болью, пол взметнулся и ударил по голове, и, когда молоток уже готов был повторить содеянное, Дэниел, изловчившись, перевернулся на спину, выхватил из куртки подарок и закрыл им лицо, как щитом. Уинсом отбросила крокетный молоток, принесла очки туда, где на полу распростерся Дэниел, и церемонно обменяла на подарок. Механизм не смог бы располосовать обертку быстрее, чем дитя Фетц, добираясь до содержимого в виде набора цветных карандашей и взывающей к раскраске монохромной ксилографии «Страсти блаженного Катберта Севрского», [27] Ср. св. Катберт Линдсфарнский (634–687) — апостол Нортумбрии, один из самых почитаемых святых Англии; его Житие составлено Св. Бедой. которую Дэниел скопировал из «Книги мучеников» Фокса. [28] Книга Джона Фокса (1516–1587), посвященная гонениям на протестантов в XVI веке, главным образом в Англии; впервые издана на латыни в 1554 году, на английском языке — в 1583 году. В англоязычном мире книга Фокса приобрела особое значение: если в доме не было Библии и «Книги мучеников», он считался нехристианским.

— Пасиба, дядя Дэниел. Бальшое пасиба. — Приблизилось свирепо замаскированное личико, и холодные губки купидона запечатлели мокрый поцелуй. — Мамочка-а-а-а! Дядя Дэниел п-инес еще ста-ашую ка-атинку и цветные как-а-андаши на день а-ажденья! — И Уинсом умчалась в вихре плаща и кудряшек.

Дэниел подобрал себя с пола и похромал вслед. Второе нападение, которое надлежало пережить при посещении семейства Фетцей, было, по крайней мере, предсказуемо и более благодушно. Оно случилось в кухонной двери, которой достиг Дэниел, а осуществил его Ларио Фетц, который вскочил, вздымая кухонный стол, со стула и, словно возбужденная горилла, обхватил Дэниела своими огромными ручищами. Сердце Дэниела перестало биться в неистовых объятиях Ларио, и только последующее интенсивное похлопывание по спине запустило его вновь.

— Дэниел! Черт побери! Как я рад тебя видеть, товарищ! Ты, должно быть, замерз и голоден. У нас полно горячей пищи, и очаг пылает… — Очаг и правда пылал. В середине лета.

— Это Дэниел? Ларио, надо его чем-нибудь покормить, — заботливо грозивший палец предвосхитил появление Алисон из кладовки.

Дэниел не в силах был говорить, пока Ларио ни отпустил его смещающим ударом по плечу.

— Я ел. Честное слово, ел, — запротестовал он, но Ларио уже разжег плиту, воскрешая сковороду с каким-то вязким рагу.

— Совсем немного. Туземное блюдо. Невероятно питательное.

Кухонный стол, казалось, слегка колебался, пока Дэниел приближался к нему неуверенным шагом. Позвоночник его все еще помнил удар крокетным молотком в передней, питоново объятие Ларио помутило ему зрение, кровь стучала в висках. Уинсом уже вовсю трудилась над блаженным Катбертом Севрским, зачирикивая его посредством оранжевого карандаша.

Усевшись между дочерью и бывшим мужем, Алисон обняла обоих.

— Спасибо, что пришел, Джиндж.

— Пасиба, — рассеянно произнесла Уинсом.

— Рад тебе, клянусь Богом! — снова закричал Ларио, рьяно схватил кочергу, словно готовый к убийству умалишенный, и принялся шуровать ей в камине, явно собираясь предать кого-то смерти на каминной решетке. Все в Ларио Фетце было больше, чем жизнь. С берета Че Гевары на макушке до подошв армейских башмаков, он был шести с половиной футов роста, смуглый и сама сила, весь бородатый и волосатый, как его хорватские предки, и такой же неутомимо изобильный. Его взгляд на жизнь был освящен склонностью племени его сицилийской матери к свержению всех и всяческих правительств, законов, финансовых систем и агентов принуждения. Ни больше ни меньше. Людей он осыпал «товарищами» и «фашистами» в зависимости от его мгновенной оценки их отношения к решительному свержению решительно всего. После того как он вынес приговор, никакие последующие сведения, идущие вразрез с приговором, не могли его изменить. Работать — означало укреплять капитализм, и потому Ларио не работал и называл себя художником-агитатором. В свои сорок пять лет он был глубоко иррационален.

Неспособный к мирным действиям, Ларио запустил кочергу в ящик с углем.

— Читал о тебе в газете. Чудесно! Уничтожение организованной религии — это сердцевина нашего дела. Прямо-таки сердцевина! Жаль, меня там не было. Вместе мы могли бы кое-что устроить, а, товарищ?

Алисон содрогнулась при мысли о Ларио и Джиндже, действующих сообща. Доски пола настороженно заскрипели, когда Ларио затопал к столу, неся варево Дэниелу.

— Это тебе, — сковорода наклонилась, эманация теплого рагу полилась в Дэниелову тарелку и, испустив ужасный, как бы прорвавшийся запах, медленно остановилась. Застыла. — Мург-хара-массаледарх, [29] Блюдо непальской кухни. — возвестил Ларио, — горох с рубцом. Кушлские сепаратисты в горах Кхандры могли сражаться три дня подряд, отведав такой пищи.

«А может, и из-за нее», — подумал Дэниел, когда зловещие комки показались на поверхности маслянистой взвеси.

— Спасибо, Ларио. Я, право же, не голоден.

Уинсом на мгновение перестала раскрашивать блаженного Катберта.

— Вчера в Па-ке ептилий ко-мили голодных к-окодилов, было так здо-ава. Как будто они ели тех ту-истов!

— Уинсом! — Алисон посмотрела сердито.

— А папочка так — адовался, когда мы смотъ-ели это в телевизо-э.

— Мы смотрели это по телевизору, — поправил Дэниел.

— Мы тоже, — раздраженно сказала Уинсом, — об этом и гово-ю.

— Большинство туристов — все равно фашисты, — рассудил Ларио. — Ты ведь не станешь покупать шикарное авто и проводить месяц на Мысу, если у тебя нет денег, а денег у тебя, если ты не фашист, нет и не будет. Правильно, Дэниел? — Его глаза фанатично блестели.

— Конечно.

Бросившись животом на кухонный пол, Ларио превратился в голодного крокодила:

— Р-р-р! Я хочу есть! А! Маленькая фашистская буржуйка! Р-р-р-р!

Наблюдая детское счастье Ларио, Дэниел не испытывал ничего, кроме восхищения этим человеком, общество которого Алисон предпочла его собственному. Он никогда бы не смог возненавидеть Ларио за то, что произошло. Ларио забывал причины и следствия и благодаря своему бессвязному мышлению оставался настолько бесхитростным, что не нес по-настоящему никакой ответственности за крутые повороты своей жизни. Алисон оказалась таким крутым поворотом, и Ларио относился к ней с той же щедростью и преданностью, которыми он одарял всех, кого называл «товарищ». Он вовсе не ожидал, что она его за это полюбит, но, к его восторгу, именно так и случилось. Ненавидеть Ларио было все равно, что ненавидеть ребенка за то, что он не взрослый.