Питер Уэйр - Безумие Дэниела ОХолигена

— Ну, а че нам счас делать? — Лесли надеялся, что ему не придется стать попом.

— Сляпать Завет, часть вторая — Евангелие, жизнь Исуса. Надо преподнесть этим лохам, будто Исус во сне все рассказал и все такое, потом сварганить че новенькое, подделать всякую дрянь, типа как эта потасовка в храме, да и пустить по улицам, pronto. Пока помнят про распятие.

Внезапно Павел понял, как много еще предстоит сделать.

— Первое, что мы сделаем немедля. Я уже записал в Завет, как он воскрес на третий день после погребения, а то как-то скушно, когда про распятье, да? — так я подумал, надо какое чудо поболе туда, штоб попикантней. Так что он воскрес на третий день — это сегодня, нам надо пойти и камень подвинуть.

— Нам надо? Мы его должны сами из мертвых поднимать??

— Исусе Христе, Лесли! Он же сам-то не сможет!

— Наверное, нет.

— Ну дак хватит трепаться, пошли. — Павел повернулся к пещере.

— Скажи, а че стало с Иудой? — Вопрос Ника рассек ломкий утренний воздух. — Мне он ндравился. Смешно рассказывал. И пел красиво.

— Он убогий был, просек? — Павел вдруг побагровел. — Убогий, предал нашего парня солдатам за тридцать сребреников!

— Чушь собачья, — сказал Лесли.

— Чушь собачья, — согласился Ник, — нормальный он был парень, ну выпить любил, дак че ж?

Павел умел лгать, но знал, когда иногда надо сказать правду.

— Ну ладно, только — никому. Он солдат выманил из дома, когда они пришли за Исусом. Завел их в сад. У него почти получилось. Когда его словили, стал их подкупать, штоб Исуса оставили в покое.

— Тридцать сребреников?

— Ну ладно, не вышло. Ты хоть въежжаешь, скоко надо этова написать? Новый Завет — это тебе не фельетон какой.

— Ну а потом?

— Солдаты свернули ему шею.

— Дак он погиб за товарища?

— Ладно! Ладно! Я не желаю, штоб тут отвлекались от главной жертвы, от важной нам, о'кей? Мне не надо, штоб Иуда был героем. История есть история, кому-то надо ее писать, и на этот раз это буду я. Так што Иуде не повезло! Кончай бодягу, пора с воскресением разбираться.

Стражи в замешательстве и испуге последовали за Павлом к расселине холма и вместе навалились на плиту известняка, и она отошла в сторону, и перед ними открылось отверстие глубокой и узкой катакомбы.

Согнувшись, ибо вход был очень низок, все трое вползли друг за другом в расселину и осторожно пробрались к тому месту, где тоннель расширялся в полость размером с небольшую комнату. Павел первым оказался в погребальной камере, взял со стены факел, поднял его над головой и закричал в ужасе, ибо катафалк был пуст. Покрывало лежало отброшенным, казалось, рукой восставшего ото сна, тело Иисуса из Назарета исчезло.

Павел бешено искал, ползая на четвереньках, пока не обнаружил свежий кровавый след, ведущий к меньшему тоннелю, закручивающемуся все глубже и глубже во чрево земли. Стражники не последовали за Тарсянином, и он полз вперед в одиночестве так далеко, как сумел. Тоннель все сужался и стал наконец как заячья нора, и у Тарсянина перехватило дыхание. Убедившись, что Иисус нашел свою смерть где-то еще глубже, Павел повернулся в тесном тоннеле, и тут факел осветил стену, и в горячем его огне он увидел кровью написанные слова: «Савл! Савл! Что ты гонишь МЕНЯ?», и Павел взвыл и поволок свое трясущееся тело к погребальной камере, а там, оттолкнув стражников в сторону, опрометью выскочил через тоннель на свет бледного утреннего солнца. Несмотря на холод, он исходил потом.

Стражники поспешили за ним и, когда оказались в свете теплого утреннего солнца на Голгофе, спросили Павла, что произошло и что он увидел. И Павел просто сказал, что Христос воскрес.

И вот все трое спустились с Голгофы, и низкорослый стражник пытался вспомнить, что в Христовой притче говорилось о туннеле, ведущем в Рай, но не решался спросить об этом у Павла из Тарса. Высокий стражник повел глазами, когда они проходили мимо того места, где девчонка собирала накануне цветы, и увидел, что за ночь там, где раньше их не было, выросли новые цветы и теперь они раскрылись и повернулись к солнцу. И тогда стражник вспомнил, что когда девочка поднялась, она сжимала в руках что-то найденное ею среди цветов (стеклянный диск, диск из цветного стекла, как ему показалось), — подумал он — и вспомнил, что она была пригожим ребенком, и он, не желая ей зла, решил ничего не рассказывать об этом Павлу из Тарса.

Было решено, что устанавливать экспозиции на Дне открытых дверей все начнут в девять часов утра, за четыре часа до прибытия публики. Но, как небезызвестный козел в огород, преподаватели журналистики пробрались в кампус на рассвете, и вскоре вся северная сторона Центральной площади была занята массивным реквизитом медиа-представления Уэйна Маллета. Его люди муравьями копошились в кучах оборудования, таскали ноши, во много раз превышавшие их вес, и искусно исполняли трюки балансировки и перетаскивания в процессе укрепления своей территории против бури гнева, которая разразится, как только другие факультеты обнаружат то, что было ими содеяно. Царило всеобщее возбуждение, и неоднократно упоминался обещанный к концу дня бонус в виде пива и мяса.

К девяти часам, когда прибыли остальные сотрудники университета, люди Маллета уже окопались. Фаланга громкоговорителей прикрывала левый фланг, сомкнутые шеренга телексов, компьютеров, принтеров и телефонов держали центр, а камеры и микрофоны щетинились справа под защитой софитов и прочих невероятно сложных электронных устройств.

Последовал незамедлительный протест со стороны факультета биологии, собиравшегося воздвигнуть лазерную жаровню как раз там, где журналисты установили пульт управления. Вскоре обнаружилось, что Маллет завладел единственной на площади электроточкой, а без нее у отделения исследования поведения не будет работать электростимулятор. Их собака Павлова была уже настолько одурманена проведенными в лаборатории годами, что предварительно нуждалась в близкой к летальной дозе вольт, чтобы овладеть новыми рефлексами.

Маллет был готов к тому, что его шоу вызовет многочисленные споры; когда страсти накалились до угрозы кулачного боя, он кивнул радиотехнику, который немедленно включил двадцать динамиков, окативших всех тысячей ватт свирепой поп-музыки. Всякие речи стали бессмысленны, и спор, следовательно, невозможным. Даже приближение к территории факультета журналистики было столь болезненным для слуха, что биологи, психологи и иже с ними, злобно ворча, отступили и принялись устраиваться в других местах.

Патрулируя площадку факультета коммуникации, доктор Фарк чувствовал себя вполне удовлетворенным. Медиа-шоу обещало стать событием, остальные факультеты тоже, похоже, не оплошают. Если легкое облачко и обозначалось в это утро, то тень его падала за павильон факультета коммуникации на то место, где Дэниел О'Холиген обычно устраивал свои экзотические диверсии; доктор Фарк заметил, однако, что, невзирая на общую нехватку территории, никто на этот клочок не покушался. Ходили слухи, что Дэниел уволился и пребывает сейчас в больнице для умалишенных, но все были слишком заняты, чтобы выяснять подробности. Так или иначе, доктор Манганиз в должное время обнародует приказ.