Тамара Лисицкая - Идиотки

— И ты здесь? — Наташа отдала грамоту сестрам, сама села и стала разматывать забинтованную пятку. Она танцевала с больной пяткой?

— Чего это у тебя?

— Натерла. Давно не танцевала. Чего пришел?

— Ну, ты звонила вчера. Я хотел узнать, зачем звонила?

— Ошиблась номером.

— Да ладно.

— Говорю тебе: ошиблась номером.

И пошла переодеваться, переваливаясь с ноги на ногу. Смешно. Вроде обычная матросская Наташкина походка, но вот с этим воздушным платьицем смотрится, как анекдот.

— Наташ! Ты здорово танцевала! Когда еще можно будет посмотреть, как ты танцуешь?

— Никогда!

— Почему?

— Потому что я больше не буду ходить на танцы!

Яковлев догнал ее, перегнал, заглянул в глаза.

— Ты что, серьезно?

— Да.

— Но почему? У тебя так классно получается!

— Потому что мне надо работать. Ясно? Некогда мне ерундой заниматься!

Яковлева отшатнуло. Почти крикнула, даже чуть-чуть толкнула. Ну почему она так…

А вечером Ирочка, гитарист Э. и зареванная, молчаливая Лена пошли на концерт группы «Мираж». Концерт проходил во Дворце спорта, народу было много, очень скоро стало жарко и весело, хотелось танцевать. А когда на сцене появились бойкие, жизнерадостные музыканты в кожаных одежках, провоцирующих любого честного человека, когда зазвучали первые аккорды до боли знакомых песен, вот тогда все и пришло в движение. Пол, потолок, люди справа, люди слева, затылки впереди, голоса сзади. Ирочка визжала и вместе со всеми орала:

— Наступает ночь! Зовет и манит! Чувства новые тая-а! Только лишь поверь! Что ночь сильнее дня-а-а-а!

Гитарист Э. молча дергал головой, с ревностью и любопытством следил за пассажами и прыжками гитариста группы «Мираж». Гитарист «Миража» был маленький, верткий, он красиво и широко расставлял ноги, задирал расписную гитару выше головы. Но больше всего поражала воображение его прическа, со второго ряда неотличимая от лохматой черкесской шапки. И казалось, что гитарист — это сильно возбужденный, растревоженный герой фильма «Свинарка и пастух», сменивший посох на гитару…

Лена хотела войти в резонанс с высоким искусством, но не могла. Все казалось ей фальшивым, ненатуральным. Понять, почему другие радуются в то время, когда все так плохо, черно, безнадежно, у нее не получалось.

А утром у нее был очередной выезд на съемки черт знает куда. И пока операторы, зевая, таскали в машину аппаратуру, Лена бродила по телевизионному крылечку, пинала окурок, ежилась и все пыталась понять, где же у боли предел? А раннее утро поздней весной такое прохладное…

— Лен! Что ты там грустишь? Давай греться!

Еще тронуться не успели, а оператор уже подготовил стаканчики. Желающих поддержать начинание в такой час нашлось немного, в основном мечталось о кофе, диване и тапочках.

Но Лена решила поддержать. Она и сама не ожидала от себя такой реакции, до сих пор все ее отношения с алкоголем сводились к случайному глотку вина, в суете Нового года принятого за сок в стакане. И тогда эти отношения закончились решительным разрывом, плевка в раковину и долгим привкусом испорченного винограда во рту.

— Так ты что, будешь пить? — оператор озадачился так сильно, как никогда еще не озадачивался. Много он видел разных людей, снимал их, познавал их в беседе, в питье, за работой, в драке. Но никогда он не поверил бы, что тихая, самоедливая отличница с косой — это в пятнадцать лет-то! — будет утром пить водку!

— Да. Буду.

— А может, не надо?

— Надо.

— Вот е-мое…

Оператор вздохнул и плеснул на дно тонким слоем.

— Еще лейте.

— Да ты что! Мне потом за тебя башку отвинтят!

— Мне очень надо!

— Да, блин, ешкин кот! На! Полтинничек, и хорош с тебя! Тоже мне, пьяница!

Лена взяла стакан и очень долго просто держала его в руках. Смотрела в окно, на утренний бор, покрытый солнцем. Как могут расти деревья, если Андрей ее не любит? Для кого они растут? Все ведь нарушилось, счастья уже ни у кого никогда не будет, мир рассыпался. Нельзя этого не чувствовать.

— Лен! Ну, ты как?

— Спасибо, нормально.

— Не выпила еще? Закусочки дать?

— Нет, ничего не надо.

— Ох, и молодежь пошла…

Зачем что-то делать, куда-то ехать? Суета такая, а ведь никому не нужно то, что получится в итоге этой суеты. Был смысл, да весь вышел. Осталась только упаковка бывшей Лены. И упаковка, надо сказать, довольно уродливая. Лучше бы она вместе с Леной и исчезла. А пока пустоты внутри можно заполнить тем, что переливается, плещется в теплом стакане.

Еще минут десять она смотрела в стакан, нюхала, вяло думала о том, сразу ее стошнит или пройдет какое-то время. Потом просто так, даже не решаясь и не считая до пяти, взяла и опрокинула.

Сначала, конечно, был несусветный ужас, носоглотка возмутилась до такой степени, что Лена какое-то время находилась в ситуации полной асфиксии. Потом дыхание прорезалось, пробилось сквозь обожженные ткани, и тогда стало понятно, что произошло что-то ужасное.

Лена чувствовала, как медленно, безапелляционно отказывает система управления — сначала ногами, потом руками, потом волна медленного, жмущего мышцы онемения поползла вверх. И уже почти осязаемые брызги покрыли голову — все то, что там было внутри и как-то худо-бедно работало.

— Ой, что это? — спрашивала Лена саму себя, рассматривала свои смешные пальцы, неподвижные, неудобные.

Пыталась ими пошевелить и с удивлением понимала, что забыла, где какая кнопка, приходилось по ошибке шевелить совсем не тем, чем хотелось, искать рычаги, двигать всеми подряд.

А картинка-то! Что с картинкой произошло! Тот же бор, то же солнце, но какое странное! Как будто смотришь сквозь ресницы. Или даже сквозь сон — такие медленные, смазанные движения, такая отстраненность. Вели встать и пройтись — не получится!

Потом стало совсем весело. Лена зачем-то достала мамину ссобойку, зачем-то стала есть, неловко и некрасиво кусая бутерброды, рассыпая вокруг горы крошек. Еще ей попалась на глаза сложенная в маленькую подушечку бумажка, явно инородная в этой ссобойке. Пришлось с трудом развернуть и узнать, что это записка от Костика.

«Дорогой дружок Ленка! Я вижу, что тебе сейчас приходится очень туго. Я хочу тебе только одно сказать — будет еще хуже и не один раз. Ты влюбишься и бросишь, в тебя влюбятся и бросят, и это будет длиться долго и повторится еще часто. Так вот устроена наша жизнь. Думай о том, что…».

Лена не смогла больше читать. Это было невыносимо трудно. Зрачки не желали фокусироваться, строчки скакали. Она попыталась закрыть глаза, но голова немедленно воспользовалась темнотой и начала медленно уходить куда-то влево и вверх, как будто она была планетой и собиралась крутнуться вокруг своей оси.