Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

— Не надо, доктор. Меня это не обижает, но я не привык, чтобы меня обслуживали.

Доктор Шподек кивнул с безучастным лицом. Потом он встал и бросил отсутствующий взгляд на черное окно. Голосом, в котором слышались просительность и настойчивость, он проговорил:

— Не обрекайте вашу жену на жизнь в этом городе.

Мне было трудно ему ответить. У меня появилось жуткое чувство, будто я сам сдираю с себя кожу, когда я произнес:

— Дело не только в этом городе, доктор.

— Так я и думал.

Я был признателен ему за то, что в этот момент он больше ничего не сказал. Ни ехидного замечания, ни злорадной улыбки я бы не вынес. И хотя я знал, что он меня презирает, однако в тот момент мне почудилось, будто рядом заботливый друг, и я почувствовал самоубийственное желание полностью раскрыться.

— Возвращение ей не поможет. Счастливее она не станет. А кроме того, я не могу отпустить ее от себя. Поверьте, доктор, если я потеряю Ирену, от меня останется лишь кучка дерьма.

Шподек покашлял и вдруг посмотрел на меня удивленно-бесхитростными глазами. Он задумался. Потом стоя допил вино, подержав его во рту, прежде чем проглотить. Он вытащил из кармана клетчатый носовой платок и обстоятельно высморкался.

— Еще выпьете? — спросил я.

Он кивнул и снова сел. Я налил ему вина. Попросив у доктора сигарету, я затянулся так глубоко, что на миг у меня закружилась голова.

— Вы когда-нибудь верили в бога, бургомистр?

— Нет.

— Зря. Может, вам легче было бы справляться с жизнью в одиночку.

— Спасибо за совет. Но это означало бы ковылять по ней на костыле. Впрочем, возможно, я заблуждаюсь. Однако я наделал за свой век столько ошибок, что не знаешь, стоит ли исправлять именно эту.

Доктор Шподек потер под очками прикрытые глаза. Потом он снял очки, почистил стекла рукавом хорошо отутюженной сорочки и наконец проговорил тусклым, безразличным голосом (его прищуренные глаза силились при этом разглядеть, хорошо ли протерты стекла очков):

— Кучка дерьма, как вы выразились, будет уделом каждого из нас.

Надев очки, он поднялся. Я проводил его к выходу. Открыв дверь дома, он швырнул окурок на ступеньку крыльца и аккуратно раздавил его подошвой ботинка. Я протянул ему руку на прощанье. Он застегнул верхнюю пуговку крахмальной сорочки, а протянутой руки словно и не заметил.

— Вы убиваете вашу жену, господин бургомистр, — сказал он, повернулся и зашагал вниз по темной улице.

Тихонько постучавшись, я вошел в спальню. Ирена спала. Край одеяла сполз на пол, ночная рубашка задралась и бесформенно скомкалась. При виде ее заголившегося бедра руки у меня опять затряслись. И пока я бесконечно осторожно поправлял ее одеяло, на меня странным, бессмысленным предчувствием обрушилась уверенность в том, что я умру.

Примерно через месяц после смерти господина Хорна ко мне пришла Юлия, чтобы сотворить в его комнате обряд, который подсмотрела, наверное, у пастора. Она изгоняла дух покойного. На следующий день мы обратно переставили в эту комнату кое-какую мебель, и Юля взяла с меня слово никогда больше не сдавать комнату чужим людям. Потом мы пили кофе, Юля рассказывала о своем пасторе, а я вспоминала покойного господина Хорна.

Перед тем как Юля ушла, мы с ней крепко обнялись. Мы постояли молча, а потом я сказала:

— Осталась я теперь одна как перст. Самое время просить сиротское пособие.

Юля недовольно поморщила лоб.

— Ты не одна, Труда. Ведь Он всегда с тобой.

— Знаю, — сказала я. — Только лучше бы он был небритым, и пусть от него пахнет мужчиной.

Лицо у Юли строго вытянулось. Она хотела сделать мне выговор, но неожиданно прыснула, да так и пошла на улицу с улыбкой.

Второго сентября уехал Пауль. Он отправился в Вильденберг учиться на слесаря. Место ученика и комнату нашел ему отец. Когда Пауль собирал чемодан, вид у него был довольный. Попрощался он со мной второпях, кое-как и на станцию пошел один. Он не разрешил себя провожать. Я знала, что месяцами не увижу его дома, а в письмах кроме скупых приветов будут лишь просьбы выслать денег.

В последнее воскресенье сентября ко мне наведался муж. Он приехал забрать кое-какие вещи, оставленные Паулем. Накануне муж прислал открытку с извещением о своем приезде. Когда я увидела эту открытку на полу коридора за дверью и узнала почерк мужа, то мои распухшие ноги сделались будто ватные. Я не смогла дойти даже до комнаты, а прислонилась к стене и так сползла на пол. Я сидела беспомощно, как старуха, вытянув ноги, откинувшись головой к дверному косяку, и, задыхаясь, глотала воздух.

В середине того воскресенья он подъехал к моему дому на большой машине. Приехал он не один. Вместе с ним из машины вышла полная крашеная блондинка. Она была в светлом костюме и ярко-красных туфлях на высоких каблуках, в руках — такая же красная лакированная сумочка. Я поскорее отступила от окна, чтобы они меня не заметили.

Когда в квартиру позвонили и я открыла дверь, муж даже не поздоровался, а только сказал «вот она» и ткнул в меня пальцем. Потом он представил мне Монику, блондинку, с которой он приехал, и сказал, что живет сейчас с ней.

Я сказала, что приготовила вещи Пауля, и показала мужу картонную коробку. Но, вместо того чтобы забрать коробку и уехать, он ответил:

— Ты что же, Труда, выставить нас собираешься? А я думал, ты нас покормишь…

Он знал, что мне взаправду не хватит сил выставить его за дверь. Словом, я впустила их в комнату Пауля, а сама пошла на кухню варить картошку и жарить мясо; у меня был небольшой кусок, я порезала его тонкими ломтиками и положила на сковородку вместе с луком и морковкой. За обедом говорил только мой муж. Он рассказал, что в Вильденберге у него маленькая фирма, он занимается скупкой железного лома и неплохо зарабатывает. Он даже заставил свою блондинку показать мне украшения, которые ей купил. Ему нравилось сидеть за одним столом с женой и любовницей.

Если правда, что мужчина выбирает себе похожих женщин, то мой муж — исключение. Моника была совсем другой, чем я. Я сидела напротив нее и могла спокойно ее разглядеть, тем более что муж, как всегда, никому не давал и слова вставить. Моника не сводила с него глаз, и я заметила, как она суетится, желая жестами или еще как-нибудь показать, что согласна с каждым его словом. Если у нас и было что общее, то это, пожалуй, способность довольствоваться малым и покорность, с которой она ждала то ли ласки, то ли побоев, к чему и меня приучил муж даже за короткий срок нашей совместной жизни.

После обеда я предложила пройтись по городу, но муж наотрез отказался. Ему пора ехать. Я знала, что он не пойдет в город. Он разругался со многими из своих собутыльников, а кое-кому наверняка до сих пор остался должен. Просто я хотела, чтобы они поскорее ушли.