Кристоф Хайн - Смерть Хорна. Аккомпаниатор

— Представления не имею, — ответил Даллов, — меня это не интересует.

Он сказал это дружелюбно, с подчеркнутой любезностью, но общий разговор тут же смолк, все уставились на него.

— Не может быть, — сказал мужчина, задавший вопрос, — в таком случае вы — единственный человек в этой стране, кто не интересуется событиями в Праге. Так или иначе они касаются каждого.

Даллов пожал плечами, изображая сожаление, но ничего не ответил.

— Но вы же историк, — сказала одна из женщин, — мне Элька про вас рассказывала. Я думаю, именно вас это должно особенно интересовать.

Даллов приветливо улыбнулся и поправил ее:

— Я — пианист. — Как бы в пояснение он добавил: — Аккомпаниатор.

Женщина бросила удивленный взгляд на Эльку, потом на Даллова и спросила:

— А где же вы играете? В баре?

— Я бросил это занятие. Повесил пианино на гвоздь, как говорят боксеры. — Даллов усмехнулся, представив себе такую картину. — На здоровенный гвоздь.

— И что же вы делаете теперь?

Даллов посмотрел на Эльку и встретил ее вопросительный взгляд.

— Разве ты им не рассказывала? — удивился он.

Элька качнула головой. Даллов на мгновение задумался, потом скучающим голосом сказал:

— Пишу роман.

От внимания остальных не укрылось, что в глазах Эльки вспыхнуло изумление, она что-то хотела сказать, но удержалась. Отчужденно или недовольно глядела она на Даллова. Разговор возобновился, хотя и не сразу. Даллов весело отметил про себя, что к нему больше никто не обращался.

Теперь все говорили о писателях, о воззваниях чешских литераторов, о пространных и весьма полемичных заявлениях местных авторов, опубликованных в газетах. Даллов встал, чтобы посмотреть книги в шкафу у хозяйки.

Когда позднее он стоял с сигаретой у открытого окна, к нему подошел один из мужчин, который перед этим обращался к нему, и попросил прикурить. Мужчина тоже смотрел в темноту и вдруг сказал:

— Я вам не верю. Я не верю, что вам нечего сказать насчет событий в Праге.

— Понятно, — отозвался Даллов.

Он осторожно стряхнул пепел с подоконника, потом проследил за трамваем, который появился между домов, расчищенных развалин и снова исчез.

— Вы же интеллигентный человек. Или вы боитесь говорить?

Даллов взглянул на него. Собеседнику было лет тридцать, у него явно намечались лысина и брюшко. Если Даллов правильно расслышал, когда их представляли, он работал инженером. Снисходительно улыбнувшись, Даллов сказал:

— Я два года отсидел в тюрьме.

Ответ обескуражил собеседника. Он проговорил с удивлением:

— Ну и что?

Даллов не ответил. Раздавив сигарету о стену за окном, он выбросил окурок на улицу и подошел к Эльке.

— Очень скучаешь? — спросила она.

— Не больше обычного, — ответил он и погладил ее по руке.

Одна из подруг Эльки подсела к ним и, широко улыбаясь, обратилась к Даллову.

— Вы действительно пишете роман? — поинтересовалась она.

— Пытаюсь, — сказал он и посмотрел на Эльку.

— А о чем вы пишете? Про что роман? Про любовь? — продолжала спрашивать она.

Даллов повертел в руках рюмку, подумал.

— В общем-то, про любовь, — согласился он. — Герой у меня идиот. В конце концов он получает по заслугам. Вот, собственно, и все.

— Неплохо, — саркастически сказала подруга. — Надеюсь, книжка будет веселой. Люди предпочитают покупать у нас в магазине веселые книги.

— Смешной будет книга, — пообещал Даллов, — уморительно-смешной.

— Прекрасно, — сказала она и встала, — если она будет удачной, я с удовольствием буду ее продавать. Постараемся ради вас.

Когда подруга отошла от них, Элька тут же отняла свою руку.

— Постыдился бы, — сказала она.

Даллов ничего не ответил. Он лишь шумно вздохнул.

— Ты бестактен и несправедлив, — тихо добавила она, — никто из них не виноват в том, что тебя посадили. И я не виновата.

Она говорила так тихо, что Даллову казалось, будто она разговаривает сама с собой.

— Этого я и не утверждал, — возразил Даллов.

— Но ведешь ты себя именно так. Причем не только сегодня вечером.

Даллов промолчал. Он знал, что несправедлив, а ведь он вовсе не хотел обижать Эльку.

— Извини, — вымученно сказал он и взял ее за руку, — не в этом дело…

Элька не дала ему договорить.

— У тебя есть проблема, вот и решай ее, — сказала она, — а ко мне придешь после.

Он с удивлением повернулся к ней.

— Ты меня гонишь? — спросил он упавшим голосом.

— Только не надо сцен, — сказала она тихо, но твердо.

Следующим утром, в девять часов, он уже сидел перед Рёсслером. Тот попросил его немного подождать. Он порылся в бумагах на письменном столе, вышел в приемную, переговорил с секретаршей. Вернувшись, он подсел к Даллову за круглый столик для посетителей. Он спросил у Даллова насчет работы и поморщился, когда услышал ответ. Затем поинтересовался его планами и недоверчиво покачал головой на ответ Даллова, что у него нет планов. Рёсслер молча, озабоченно разглядывал Даллова, а тот терпеливо ждал, чтобы Рёсслер сообщил наконец, зачем позвал.

В кабинет зашла Барбара Шлейдер и принесла две чашки кофе. Ставя чашки, она ободряюще подмигнула Даллову.

— Мы с тобой еще увидимся? — спросил ее Даллов.

— Всегда тебе рада, — ответила она многообещающим голосом.

Когда она выходила из кабинета, Даллов посмотрел ей вслед. Он достал из кармана пачку сигарет, но тут же сунул ее обратно, заметив гримасу на лице Рёсслера.

— Мы тут подумываем, — медленно и значительно проговорил Рёсслер, — не взять ли тебя обратно.

Даллов удивленно поставил чашку на стол.

— Правда? — недоверчиво спросил он.

— Что ты на это скажешь? — поинтересовался Рёсслер.

Даллов задумался. Предложение было неожиданным. Ему казалось, что с этой частью его жизни покончено навсегда, но вопрос взбаламутил его. Поразмыслив, он едва заметно качнул головой.

— Мне пришлось бы слишком о многом забыть, — с горечью сказал он, — а я ничего не хочу забывать. И ничего не хочу прощать.

Рёсслер развел руки.

— Не думаю, чтобы ты мог меня в чем-либо упрекнуть, — проговорил он сердито, — я всегда вел себя корректно по отношению к тебе. Или ты обвиняешь меня в том, что я стал доцентом, пока ты… — Рёсслер не закончил фразу, Даллов только усмехнулся. — Приговор был глупостью. Да и весь процесс. Однако и ты поступил не лучшим образом. Во всяком случае, не умно. Но стоит ли сейчас говорить о глупостях?

Рёсслер откинулся в кресле и озабоченно посмотрел на Даллова. Потом он встал, подошел к письменному столу, выдвинул ящик, достал пепельницу. Поставив ее перед Далловом, он сказал:

— Ладно уж, в виде исключения.

Он снова сел. Даллов твердо решил не курить. Не хотелось проявлять слабости, тем более поддаваться на подобные жесты Рёсслера.