Сергей Лебедев - Гусь Фриц

Кирилл смотрел на генеалогическое древо, ветвящееся десятками жизней. Восемь детей. Ничего необычного для того времени. Но все-таки ему казалось, что апостол Бальтазар истратил себя в детях, в каком-то смысле стал графоманом судьбы, излил свой дар, предназначенный для чудес и свершений, семенем в лоно безропотной жены, словно все-таки стремился распространиться, охватить собой темные пространства; но мог только плодить себя же, надеясь, что среди списанных под копирку судеб будет одна, в которой сверкнет, возродится мечта об апостольстве.

Однако рождались только дочери, которым предстояло уйти в семьи мужей, быть переиначенными в чужую линию существования. Да и не мог, увы, Бальтазар, человек своего века, поверить, что апостольство явится в женщине; и в лицах, фигурах, облике дочерей словно проступало растущее разочарование Бальтазара в собственной способности породить настоящего наследника.

От статной Анны-Софии, девы с холодным лицом, королевской осанкой, белокурой принцессы – до серой мышки Паулины, кажущейся служанкой, которую господа по душевной доброте пригласили в гостиную. Платье Анны-Софии повторяет не фигуру ее, а внутренний абрис отчужденного достоинства, словно ткань способна чувствовать эманации аристократизма; платье Паулины, сшитое тем же портным, просто облекает тело.

Андреас же спит в колыбели, нежное дитя, баловень судьбы, случайная искра, мелькнувшая над огнем, – так иногда меж оранжевыми, летящими из костра, вспыхивает одна фиолетовая, словно не из этого пламени рождена, словно прилетела из темноты, стремясь к вольному танцу сестер, чьи судьбы, предопределенные лукавой тщетой попыток Бальтазара родить сына, последователя, его тайным отцовским недовольством, будут нелепы и горестны.

…Анна-София стала гувернанткой в семье богатых помещиков, вышла замуж за наследника, старшего сына; перешла в православие, стала Анной Преображенской, владелицей особняка с зимним садом, и умерла в 1914 году, узнав, что внук ее, сын единственной дочери, погиб в первом же бою под Гумбинненом.

Шарлотта, вышедшая замуж за врача, отправленного в 1875 году в Кокандское ханство, к правителю хану Худояру, союзнику Империи, и погибшая с ним по дороге от рук мятежников.

Фредерика, любимая дочь отца, больше всех похожая характером на мальчишку – кажется, на нее возлагал Бальтазар некоторые апостольские надежды, – чувствовавшая, наверное, тяжесть отцовских полаганий, выбравшая самую незаметную судьбу, вышедшая за учителя музыки, поляка родом, уехавшая с ним в Варшаву, – связь с нею прекратилась в 1915 году, когда в город вошли немецкие войска.

Агнесса, ставшая в православии Агнией, – выбравшая себе амбициозного мужа, чиновника Министерства внутренних дел, и убитая вместе с ним, когда эсеровские бомбисты подстерегли не ту карету – чиновник купил себе такую же, как у жандармского полковника, заслужившего славу вешателя в 1905 году; жили они по соседству – наверное, полковничья карета и сподвигла завистливого советника на внезапное приобретение.

Гертруда, дочь-потеря. Судя по описаниям Бальтазара, у нее был ранний рак, он не мог поставить правильный диагноз, испробовал все средства, вернулся к гомеопатии – словно отряхнул пыль со старого алтаря, попробовал воскурить фимиам отринутому богу, – тщетно; ни микстуры аллопатов, ни гомеопатические снадобья не могли вернуть жизнь угасавшей девочке. Бальтазар унизился – может, вспомнил усадьбу Урятинского, лекарский сброд, собранный там, – позвал известную в Москве старуху, умевшую предстоять перед иконами, отмолить душу болезного, но и та оказалась бессильна, то ли издевалась над немцем-лекарем, надменным с ней прежде, то ли правду сказала: гаснет свеча, и нет спасения этой душе.

Ульрика, жена двух мужей, беглянка, подданная двух государей. Родись она на несколько десятилетий позже, стала бы эмансипированной дамой, а в том времени исчерпала себя в преодолении условностей, добиваясь развода, возбуждая мужские распри, вплетавшиеся в канву мировых противоборств и войн вплоть до мясорубки Ютланда, когда линейный крейсер Флота открытого моря «Зейдлиц», где служил артиллеристом ее сын от первого брака, отправил на дно линейный крейсер Гранд Флита «Куин Мэри», вместе с которым погиб сын от брака второго.

Паулина – Павла в православии – тихая дочь, мышка-малышка, словно никогда не знавшая взрослости, никогда не отсоединившаяся от отца и матери, от семьи. Сестра всех сестер, связующее звено, одинаково своя и для ледяной Анны-Софии, и для манерной Агнессы, и для чуждающейся остальных Ульрики; самый дух сестринства, заколка, стягивающая спелые волосы старших сестер; тонкий серебряный замочек на ожерелье из тяжелых агатовых бусин. Серебряный замочек, серебряное колечко, жена священника из Рязани, – помолвку устроила Анна-София, радостно снизошедшая до сестры, – вынесшая самодура-мужа, битье, но, когда муж вступил в Союз русского народа, совершившая деликатное самоубийство, отправившись на лодочную прогулку по Оке, где лодку перевернула волна от проходящего парохода. Павла, не умевшая плавать, – павла-плавать, заметил для себя Кирилл, – утопла, не оставив детей. Она была бесплодна, за что и колотил ее муж, и погибла, предавшись той же водной стихии, что возьмет в себя детей Ульрики и саму Ульрику, купившую, возвращаясь из Нью-Йорка домой, билет на «Лузитанию».

Единственный мальчик, Андреас, поименованный в честь съеденного брата, принесенный в искупительный дар Андреасу – Соленому Мичману, отданный на откуп судьбе. Однако судьба будто не приняла жертвы; слишком очевидным и простым было намерение Бальтазара: заместить одну жизнь другой, посвятить сына памяти брата.

Бальтазар боялся, что мальчик погибнет во младенчестве. Ему всюду чудились опасности – в речном неглубоком омутке, в невысоких перилах, в узостях переулков, откуда может вылететь карета, подгоняемая лихим возницей. Однако Андреас рос ясно и прямо, не испытывая свойственного многим детям желания познать границы жизни, натуралистически понять, что есть смерть.

Он легко учился и далеко опережал сверстников. Прекрасно считал, был усерден в чистописании, хорошо рисовал, – живущая во Вдовьем доме дама, в молодости бравшая уроки живописи у итальянского педагога, научила Андреаса маслу и акварели; но еще лучше – чертил, ибо абстрактные фигуры занимали его ум больше конкретных вещей. Собственно, его в жизни воодушевляли, волновали предметы, порожденные инженерным гением: крепости, плотины, шлюзы, бастионы, акведуки, а особенно – железные дороги и мосты.

Словно чувствуя свое положение «между», будучи немцем по крови и русским по рождению, Андреас любил железные дороги, состояние транзита, непринадлежности конкретному месту, которое они дают.