Сергей Лебедев - Гусь Фриц

Но путь с кладбища был особым. Ехали не домой, а в другую сторону, в другую Москву; Кириллу казалось, что очень далеко, не семь остановок, а семь меридианов, которые он так любил считать на старинном глобусе, где горы были рельефными, океаны разливались синей глазурью, по Аравийской пустыне шагал караван верблюдов, в сибирской тундре мчалась запряженная оленями самоедская упряжка, а в Тихом океане выбрасывал фонтан кашалот, – глобусе на бронзовой черепахе-подставке, что стоял в квартире бабушки Каролины и деда Константина.

Когда Кирилл был маленьким, он воспринимал деда Константина так же, как Арсений – Бальтазара; дед казался Кириллу таинственным волшебником. Его квартира была полна чудесными предметами, которые Кирилл видел в музеях; и никто не говорил, откуда эти предметы взялись, как будто они возникли из воздуха мановением магической палочки.

И только в девятом классе, поговорив с товарищем, чей дед был отставным генералом, Кирилл понял, откуда дед Константин взял свое таинственное «наследство».

На свой манер он был последователем князя Урятинского. Безумный вельможа привозил из Европы карл, фокусников, афродизиаки – и землемеров, инженеров, агрономов; коллеги деда Константина везли из Германии специалистов – ракетчиков, конструкторов, химиков, физиков, атомщиков; а дед Константин привозил для советских вельмож трофеи из области прекрасного.

Дед Константин был частью особой армии, идущей по пятам за воюющими войсками; армии, вооруженной сургучом и печатями, хозяйственными списками, – Главного трофейного управления РККА. Трофейщики собирали на полях сражений изувеченное военное железо, годное в починку или в переплавку; вывозили скот, зерно, продукты; экспроприировали запасы стратегических материалов, демонтировали фабрики и заводы; в Рудных горах спецчасти НКВД уже разгораживали запретную зону вокруг урановых рудников. А по старинным замкам, библиотекам, галереям, музеям, особнякам, церквям и соборам шли облавой искусствоведы в штатском, изымавшие полотна, скульптуры, манускрипты, книги, алтари, драгоценности. Среди них был и дед Константин.

Призванный из запаса осенью сорок первого, три года отслуживший переводчиком во фронтовых штабах, – так, во всяком случае, он рассказывал, – в конце сорок четвертого, когда советские войска вышли к европейским границам, дед Константин получил новое назначение. Впрочем, Кирилл думал, что именно дед был инициатором, он предложил кому-то, обладающему достаточной военной властью, свой план.

В тылу советских войск на немецких землях действовали сотни организаций, тысячи групп с самыми разнообразными мандатами (дед рассказывал, что даже московский профсоюзный яхт-клуб отправил посланцев, и те вывезли в советскую столицу эшелон яхт из имперского яхт-клуба в Бремерхафене). В этой неразберихе, во всеобщей гонке за трофеями один решительный и квалифицированный человек, умеющий определить кисть мастера, возраст полотна, ценность предметов интерьера, мог сделать огромное состояние – были бы относительно надежные документы, транспорт, десяток верных солдат и возможность вывезти добычу в СССР. Еще в Гражданскую войну краскомы возили за собой обозы с награбленным, завтракали и обедали с чужих фамильных сервизов; в Германии повторилось то же самое.

Разумеется, этих подробностей дед Кириллу не рассказывал; он вообще обходил стороной вопрос, где, под чьим командованием служил в последние месяцы войны.

Кирилл понимал, что сначала дед был не в тех чинах, чтобы трофеить самому – или заручиться очень высоким покровительством. Максимум, что он мог получить, – негласное содействие на уровне командующего корпуса или армии; пропуск, пяток автоматчиков из личной командирской охраны, грузовик и выход на интендантскую службу.

Однако послевоенный круг знакомств деда, его связи, квартира говорили о другом уровне мародерства. Но дед никак не мог перескочить ступеньки советской иерархии.

Кирилл отгадал эту загадку.

Был один человек, с которым дед Константин вел себя подобострастно, как слуга.

Ребенком Кирилл часто бывал у деда, жил у него на каникулах, и, когда приходили сановные гости, дед охотно звал его за стол, кропотливо выстраивал будущее внука, сызмальства вводя в свой круг.

Но изредка дед просил его не выходить в гостиную, поиграть в дальней комнате. И даже позволял взять редких игрушечных солдатиков, дореволюционных, сделанных в единственном экземпляре под заказ для отпрыска богатой фамилии: когда-то из них можно было составить полную картину Бородинского сражения. Но пропали в Гражданскую – словно погибли на чужой войне – гвардейские лейб-егеря, павловские гренадеры, ахтырские гусары, французская Старая гвардия, артиллеристы и их пушки. Иные полки и бригады исчезли полностью, в иных сохранилось по две-три оловянные фигурки. Дед Константин десятилетия собирал разошедшихся по рукам солдатиков с узнаваемым клеймом мастера на подставке, не скупясь на цену или м е ну. И то, что он позволял Кириллу поиграть с бородинцами, – слишком широкий жест, – показывало, что он опасается гостя и потому теряет обычно присущую ему меру поступков.

Кирилл подглядывал через замочную скважину, его волновал странный гость, но тот умел оставаться незаметным; всегда вставал так, чтобы кто-то или что-то заслоняли его от Кирилла.

Деда навещали и другие неприметные визитеры: антиквары-перекупщики, тайные дельцы. Однако особый гость был не из их числа: он был темной тенью, нависавшей над другими людьми. Лишь однажды Кирилл разглядел его лицо, показавшееся странно знакомым. И он узнал неведомого гостя – он всегда был рядом, в доме.

На широком столе деда Константина стояли старинные каминные часы, накрытые овальным стеклянным колпаком. Часы изображали утес; по бронзовым склонам мчались серебряные распаленные гончие, от них убегали золотые легконогие косули; ни один пес не мог догнать свою жертву. Но наверху, на плоской вершине, стоял золотой егерь в кафтане и треуголке. В опущенной левой руке он держал охотничий рожок, а в вытянутой правой – мертвую серебряную птицу.

Дед Константин купил эти часы через три года после того, как Кирилл испытал свой самый глубокий в жизни страх, видел безумие Старшины, убивающего гусей. Дед с гордостью показал ему часы; в полдень и в полночь раздавался бой, егерь опускал руку с птицей вниз, поднимал рожок и трубил в него.

Кирилл помертвел тогда, а деду казалось, что внук поражен чудом механики. Он боялся подходить к часам, думал, что егерь следит за ним, знает, что случилось летом на даче; и когда странный дедов гость однажды показал лицо, Кирилл узнал его: лицо того самого бронзового ловчего из часов, торжествующего охотника. Оно чудилось ему потом в любом домашнем стекле: в окошке буфета, графине, бутыли, стакане. Старшина, Гость и егерь слились в одну фигуру, и Кирилл поражался, что дед не понимает, не видит, кого он поставил к себе на стол, кто все время смотрит на него, держа в руке убитого гуся.