Николае Русу - Лия

Солнце начало клониться к лесу. Лучи его становились все более золотыми, а тени деревьев все удлинялись и удлинялись.

В сказочном свете лучей солнца блестело сплетение серебряных нитей, хаотически покрывающих все вокруг. Словно сонмища пауков соткали над землей огромную паутину.

Под неощутимо легким дуновением ветерка нити этой паутины достигают ветвей деревьев, плывут в воздухе, цепляются за листья, за комки земли, за стебли травы. Куда ни кинешь взгляд — всюду волшебное полотно этой паутины покрывает землю. Длинные серебряные нити искрятся в нежных солнечных лучах, лениво плывут над пашней, что чернеет рядом с огородом. Словно сказочный чародей из мира прекраснейших баллад спустился сюда, на зеленую траву, что искрится повсюду, куда хватает глаз, на пропитанный ароматом базилика склон холма, на ветви деревьев, на густой камыш с высохшими, пушистыми головками.

Так хорошо знал я эту долину, что мог бы подойти с закрытыми глазами к любому колоску травы, к любому родничку, к любому бугорку на берегу ручья. Я отлично знаю свои родные места, но вдруг мне показалось, что нахожусь я в сказочном краю, что попал сюда впервые. Бабье лето.

— Осень долгою будет, — медленно проговорил Тоадер Верде.

Только тогда я заметил, что не я один, а все зачарованно смотрят на этот фантастический пейзаж. Но по мере того, как закатывалось солнце, серебряные холсты бабьего лета постепенно исчезали, пожираемые тенями деревьев и сумерками осеннего вечера…

— Пусть, ребята, кто-нибудь один со мной останется погрузить виноград, когда машина придет, — попросил дядя Илие, когда все собрались расходиться по домам.

— Не могу я, Ветерочек [7] Игра слов: фамилия Вынту означает «ветер». , с тобой остаться. Мне бочку чинить надо. Погружу в другой раз.

— Я тоже не смогу. Суббота.

— А мне нужно дрова пилить…

— Останусь я, — сказал я дяде Илие. — Меня пока еще дела не замучили.

У моста дед Харлампий отделился от остальных и свернул к огородам. Выбрав себе кочан капусты, вышел на дорогу поспешными шагами.

— Вот ведь старый хрыч! Едва ноги волочит, а с пустыми руками с поля не уходит!

Я не смог разобрать, что было написано при этих словах на лице у дяди Илие — не то осуждение, не то зависть.

Мы ждали машину еще более двух часов. Сумерки уже сгустились. Кругом стояла такая глубокая тишина, что ни единого шороха не слышно, ни дуновения ветерка не ощущается.

— Такого негодяя, как этот Маркотец, еще свет не видывал. Попросил кто-то кирпич перевезти, вот он и не едет до сих пор! За то время, что мы его ждем, наши космонавты могли бы уже до луны долететь, выспаться там и назад вернуться, а он, мать его так, словно шею себе свернул! — ворчал Илие Вынту себе под нос.

Тишину сумерек прорезал время от времени крик дикой утки. Сильно пахло виноградом «фрагэ».

Когда дядя Илие, совсем уже выйдя из себя, начал всех святых поминать, на вершине холма вдруг выросли два снопа света и через несколько секунд подошла машина.

На гребне холма, вблизи села, я вылез из машины и пошел пешком. Отсюда с холма село казалось созвездием, упавшим на землю. Огоньки были раскиданы бесформенно и странно. С особенным бессознательным чувством увидел я извилистые улицы.

Изменились дома в моем селе. Возникли новые поколения людей. Плохих и хороших, богатых и бедных. Изменились обычаи и песни в нашем селе. Но улицы остались теми же, сделанными по старой выкройке.

Когда я подошел к селу, откуда-то словно сверху полилась на дома музыка — «Лаутарская баллада». Эта мелодия будоражила меня, говорила, что сейчас осень, что листья шуршат под ногами, словно хотят рассказать незнакомую сказку, что в бочках бродит муст…

В свете электрических лампочек, в каждом доме бабы, мужики, дети двигались во дворах, носили охапки золотистых табачных листьев, переругивались вокруг виноградных прессов, отдыхали у печек…

Была поздняя ночь, но в моем селе пахло солнцем.

Он поднялся в салон автобуса и бросил нетерпеливый взгляд на то место, на котором он должен сидеть. А увидев девушку на том же сиденье, так сильно разволновался, что у него перехватило дыхание и он забыл все, что надо делать в таком случае, которого он так долго ждал и единственно ради которого и ездил домой и обратно в город. Его волнение было вызвано, главным образом, испугом, ибо Исай не ожидал, что будет сидеть рядом с такой красивой девушкой. Обескураженный, он сказал себе, что никогда эта девушка ни одним глазком на него не взглянет, но все же сел рядом. Отсутствующим взглядом смотрела она в окно, покрытое цветами изморози, погрузив подбородок в пушистый песцовый воротник. Печаль прорезала морщинку между красиво изогнутыми бровями, и их величественный изгиб был едва заметен под шапочкой из того же белого меха, покрывавшей ее лоб. Румянец щек, полные маленькие губы говорили о том, что ей самое большее двадцать лет. Почувствовав, что на нее смотрят, она вздрогнула, слегка удлиненные ноздри ее красивого носа чуть заметно затрепетали, и она пронзила его взглядом удивленных и вместе с тем любопытных глаз.

Он поспешно отвел взгляд, потом склонился над своими руками, поскребывая ногтем мозоль на ладони. Краешком глаза увидел все же, что девушка улыбнулась, — на щеках у нее появились ямочки. Потом она чуть слышно вздохнула и отвернулась к окну, покрытому фантастическими ледяными узорами.

Исай, однако, продолжал заниматься своими мозолями. Давил на них, скреб ногтями, поглаживал и делал все это так тщательно, с таким ожесточением, что у него пот на лбу выступил.

Когда его физиономию кто-нибудь рассматривал, он чувствовал себя не в своей тарелке. Знал, что за «образец красоты» он собой представляет, — выпуклые глаза, веки, покрытые густой сетью синеватых жилок, нос, мало того, что большой, так еще с горбинкой и малость на бок свернутый. Щеки впалые и темные, как у трубочиста.

Безудержная радость вспыхнула в груди Исая — а что если эта девушка как раз и есть та самая?!. Он набрал полную грудь воздуха, так что чуть не задохнулся, кашлянул несколько раз в кулак и посмотрел украдкой на девушку. Он вдруг представил себе, как это лицо — несказанно нежное, чистое, румяное, улыбчивое, ароматное, да, ароматное — поворачивается к нему и все приближается, приближается… Исай почувствовал, как дрожь восторга овладела всем его существом. Подавив воображение, он стал лихорадочно искать любой предлог заговорить с ней. Очень скромному по характеру Исаю никогда еще не доводилось заговаривать с незнакомыми девушками, он не умел это делать. Может, именно поэтому и оставался холостяком. Скоро ему исполнится тридцать лет, но еще ни одна девушка не называла его «любимым», не бросалась ему на шею, не ждала его где-нибудь, подальше от глаз людских, ни одна еще не принимала цветов из его рук.