Николае Русу - Лия

Оставшись один, Штефан Михайлович запер дверь на ключ и подошел к столу Аглаи. На стене висело зеркало. Во время обеденного перерыва женщины толпились перед ним, причем, каждая старалась пролезть вперед. Штефан Михайлович иронически улыбался при этом и слегка издевательски подшучивал над женщинами. Он снял очки, но зеркало в тот же миг словно покрылось испариной. Снова водрузил очки на нос и при этом злился, что у него начали дрожать руки. «Тьфу, чертова перечница! — выругался он, как ругался на свои счета и бумаги, — словно настоящий какой-нибудь…» Внимательно, даже с любопытством посмотрел на типа в зеркале. Ее слова жгли ему сердце, и он хотел, — мучаясь от страха, что не сможет оправдаться, — увидеть в зеркале нечто такое, что помогло бы ему избавиться от «старого хрыча», — титула, которым его наградили всего час тому назад. Он легонько усмехнулся, словно бы все было в порядке. Тот, что в зеркале, усмехнулся тоже, и Штефану Михайловичу сразу показалось, что усмешка его была немного более саркастичной. «Неужели я так здорово постарел?» Обошел стол и приблизился к зеркалу. Увидел желтую кожу лица, изборожденную бесчисленными морщинками, причем некоторые, довольно большие и глубокие, доходили до рта, как какие-то скобки, а другие безжалостно перерезали лоб и переходили на блестящую лысину, которая тянулась до самого темени. Обрюзгшие щеки и круги под глазами, скрытые краями зеркала. В кустистых бровях он заметил белые ниточки. «Ни у кого из наших родственников не видел белых бровей!» — удивился Штефан Михайлович и, недоумевая, придвинулся ближе к зеркалу. С отвращением ощупал свой нос — понятия не имел, что он такой… жирный, такой… В этот момент зазвенел, заливаясь, телефон, причем зазвенел, казалось, пронзительнее, чем раньше, — и он заспешил в кабинет.

— Штефан Михайлович? — услышал он в трубке и сразу узнал голос той, с которой поссорился, назвавшей его «старым хрычом».

От волнения у него начали дрожать руки. Со злости он так сильно сжал трубку телефона, что побелели косточки на пальцах. Он облизнул губы и безотчетно ответил совсем тихо:

— Да.

— Штефан Михайлович, это Мария Федотовна, — зачирикала трубка. — Приношу тысячи извинений. Я не хотела вас обидеть… Звонил мне Калистрат Гаврилович, мой старый знакомый, и испортил мне хорошее настроение или, лучше сказать, разозлил меня до последней крайности. Вообразил, что если я — вдова, то буду рада за кого угодно замуж выйти. Калистрат Гаврилович в будущем году уже на пенсию выйдет, а мечтает черт знает о чем. Думает, если я помогла ему один раз, так теперь должна выйти за него замуж. Я разозлилась и назвала его старым хрычом. Извините меня, пожалуйста, за то, что я сказала ему такие слова. Вы ведь мужчина в расцвете сил… Сколько вам лет?

— Сорок четыре, — пробормотал Штефан Михайлович.

— Вторая молодость, — пролепетала со знанием дела на другом конце провода Мария Федотовна. — Я только на двенадцать лет моложе. Небольшая разница.

«Еще бы!» — иронически хмыкнул Штефан Михайлович. Его так и подмывало сказать, что самую малость она все-таки упустила из вида. Скверная женская манера забывать о некоторых вещах! Господи, а еще бухгалтером работает! Он не знал ее толком, потому что главным бухгалтером министерства ее взяли всего месяца три назад. Ему нравилось ее румянощекое, словно у шестнадцатилетней девочки лицо, белые ухоженные руки с длинными пальцами, без драгоценных украшений, которые обычно носят некоторые женщины. У нее была крепкая спортивная фигура, и Штефан Филимон ощутил смутную зависть к мужчине, которого она выберет себе в мужья. Каждый раз, когда он встречался с женщиной, которая ему нравилась, в нем начинала тлеть какая-то зависть, которую он, однако, безболезненно заглушал. Штефан Михайлович считал, что он должен сдерживать это чувство, потому что мужчина должен оставаться мужчиной. Со всеми женщинами он придерживался одной и той же линии поведения, и это, как он заметил, им нравилось. Потому-то, думал он, некоторые из них и пытаются флиртовать. В этих случаях он усмехался про себя, придавал лицу скептическое выражение и серьезно, с большой степенью уверенности, говорил себе: «мы — мужчины»!

Прошел уже целый час, как он, войдя в ее кабинет, увидел ее нахмуренной, с телефонной трубкой возле уха, поздоровался с ней с большим достоинством и усмехнулся покровительственной родительской усмешкой. Она не ответила на приветствие и даже не взглянула в его сторону. Он сухо кашлянул в свой маленький костистый кулачок и стал переминаться с ноги на ногу.

— И не воображайте… — вдруг сказала в телефон Мария Федотовна сдавленным голосом и в ее глазах засверкали злые искорки. Видно было, что человек, с которым она разговаривала, был ей антипатичен и она едва сдерживалась, чтобы не сказать какую-нибудь резкость. Но через несколько мгновений уже не смогла сдержаться: — Вы… Вы… И я вам скажу… да, да… Вы — старый хрыч, выживший из ума!

Бросила трубку и, едва сдерживая слезы, обратилась к Штефану:

— А вы чего хотите? — Она была раздосадована тем, что ее застали в такой трудной ситуации, и добавила со злостью: — Да и вы тоже!..

Он был крайне расстроен, что оказался невольным свидетелем бурной сцены. Если бы его появление не прервало этого разговора, вышел бы он потихоньку из кабинета, переждал бы. Теперь, однако, уже поздно. Ее реплика «да и вы тоже» бросила его в жар, теперь у нее может сложиться впечатление, что он и языка лишился.

— Пожалуйста, — пролепетал Штефан Михайлович, — подпишите этот акт…

— Подпишите! — передразнила она его. Потом повысила голос: — Сначала я должна эти цифры проверить — откуда я знаю, правильны они или нет…

— Я делал все так, чтобы было правильно, — постарался он утихомирить ее, робко улыбаясь. — Находили вы раньше ошибки в моих расчетах, Мария Федотовна?

— Знаете что? — она вонзила в него взгляд своих черных глаз. — Прошу не читать мне мораль. И прошу не воображать, что вы… Все вы одинаковы…

— Но я… — Штефан покраснел, чувствуя, как начинают дрожать руки. Никогда в жизни он не получал еще таких выговоров.

— И вы, и вы, — зло втолковывала она, — чем больше стареете, тем меньше ума у вас в мозгах остается!

«Ну и ну! Да как вы смеете, дамочка, со мной так разговаривать?» — он хотел бросить эту фразу ей в лицо, но слова застряли в горле, кровь бросилась в голову, в глазах потемнело, но он только фыркнул от возмущения. Повернулся на каблуках и, как лунатик, пересек две комнаты, ничего не видя и не слыша. Только на улице стал понемногу приходить в себя…

«Вот они каковы — бабы!.. Будешь потакать всем их капризам и принимать их всерьез — беги куда глаза глядят!.. Опять начинается муштра! Как мне это знакомо!» — обрадовался он, услышав в трубке знакомое сладкое чириканье.