Николае Русу - Лия

Лукреция зашла за ним — халат на плечах, красиво уложенные волосы, сияющее лицо, с которого исчезли все морщинки. Она прошла рядом с ним, обдав его легким и приятным ароматом духов, неожиданно поцеловала его, хихикнула, совсем как девушка, и быстренько прошмыгнула на кухню. Штефан Михайлович в изумлении посмотрел ей вслед и, недоумевая, пожал плечами. Вздохнул тяжело. Ведь он один знал, что скрывается за этим хорошим настроением, — письма! С тех пор, как она начала получать их, она совершенно переменилась. Ночами оба лежали в постели без сна. Ворочались, вздыхали, словно вторя друг другу. Он думал о Марии Федотовне, а когда слышал, как вздыхает и ворочается Лукреция, говорил про себя: «Если бы ты знала, кто тебе пишет, не вздыхала бы, а спала, как и подобает порядочной женщине». А Лукреция пыталась представить себе незнакомца, который пишет ей такие прекрасные, такие сладостные письма. Когда она слышала, как сокрушенно вздыхает Штефан, она думала, замирая от радости: «Он меня ревнует! За версту видно, как ревнует, ибо меня еще можно любить, и напрасно он притворяется, что это не так. Старичок мой дорогой, напрасно ты притворялся все эти годы… А я, дура, верила… Господи, как я была наивна! Он почувствовал, что я что-то скрываю и хочет узнать, что именно. Интересно, как он догадался? А у того, который мне пишет, получается так хорошо, так красиво… Думаю, это какой-нибудь пенсионер. У него руки дрожат. Интересно, почему он выбрал именно меня?.. Он ведь нигде не работает, что же ему еще делать? Все же красиво он поет, черт бы его побрал. А мой-то никогда бы не сообразил мне так написать…»

Штефан Михайлович, слыша, как она ворочается каждую ночь, забеспокоился по-настоящему и думал, не слишком ли он переборщил? С тех пор, как Лукреция стала получать письма, она сделалась более нежной, более ласковой. Что она делает с записками, где их прячет — черт ее знает. Ему не попала в руки ни одна.

…Другой месяц закончился, нужно было делать другой баланс. Когда он решился позвонить Марии Федотовне, час был уже поздний. В бухгалтерии он был один и мог говорить без помех.

— Как идут дела, Мария Федотовна?

— Хорошо, — ответила она оживленно. — Лучше и быть не может.

— Приходите завтра сличительный акт подписать.

— Буду рада вас видеть, — ласково сказала она.

Сердце у Штефана Михайловича сладостно скакнуло, и он осмелел:

— И я хотел бы вас видеть.

— Так приходите прямо сейчас. Я вам кое-что покажу.

— Страшно любопытно, — с нежностью сказал он.

— Тогда можете прямо сейчас прийти. Я сегодня допоздна задержусь. И документы на подпись захватите.

— Будет сделано!

Обрадованный, он приготовил необходимые бумаги, навел порядок на столе и пошел, озорно размахивая папкой.

«Наконец-то… теперь самый момент… Сначала зайдем к ней домой… Разумеется, она меня пригласит. Потом намекну на кое-какие письма… Поймет, она — женщина сообразительная. И если разрешит, останусь… Останусь. Сегодня, теперь все и решится…»

Он сразу сообразил взять такси. И вскоре уже входил в кабинет Марии Федотовны. Она улыбнулась ему как-то смущенно:

— Давайте ваши бумаги, я подпишу… — и подписала, даже не взглянув на цифры! С трудом справилась с волнением, поискала что-то в ящике стола и протянула ему конверт. Мелкая дрожь пробежала от макушки Штефана Михайловича до его пяток. — Не знаю уж, что и думать, — услышал он взволнованный шепот. — У меня впечатление, что он с ума сошел… Сегодня получила от него телеграмму. Просит о встрече. Шесть месяцев был в море. И написал мне какие-то письма! Пожалуйста, прошу, как друга…

«Значит, и моряк ей пишет!..» — он ощутил холодный пот ревности.

Вынул из конверта один из сложенных листов, развернул, с трудом поднес к глазам. «Прекрасная, грустная, нежная Дама!..»

Несколько секунд ничего не видел перед глазами. «Ладно, но почему она считает, что это письмо прислал моряк? Откуда? Как? Но его зовут Александр, а меня… Ах да! Она называет его Шуриком, и я подписал письмо буквой Ш., то-есть Штефан. А она все это время…» Потом услышал ее голос:

— Вот вы взволнованы. А представьте себе, что я чувствовала. Как вы думаете, это искренне? Или там в море, где одна вода…

«Слишком много воды…» — готов уже был ответить шутливым тоном, но вовремя опомнился:

— Да, думаю, что да… искренне. У меня такое впечатление.

Мария Федотовна стала с воодушевлением рассказывать, как она познакомилась с Шуриком, описывать с яркими подробностями его достоинства — и добрый-то он, и красивый, и начитанный, и высокий, и образованный, и стройный. Штефан Михайлович слушал, глядел в ее сияющие глаза и сжимал в руке конверт с письмами.

Он послушал ее еще некоторое время. Потом под предлогом, что у него много работы, взял папку с бумагами, галантно раскланялся и вышел. Она проводила его до двери, не переставая счастливо болтать, а на прощание кокетливо поцеловала его в щеку. Он вернулся на службу и задержался там почти до полуночи. Баланс остался незаконченным, потому что Штефан Михайлович сидел, подперев лоб ладонями, и мучился, стараясь вывести из лабиринта второй баланс — трудный и необычный. Конверт с письмами, который он сумел незаметно сунуть в карман, лежал перед ним на столе до того момента, когда он решил, как поступить с ним.

После нескольких дней волнений он сказал себе, что в любви никогда не существовало баланса, чтобы все было спокойно и определенно.

Он оставался в своем кабинете, пока все не ушли. Когда доставал из сейфа конверт с письмами, зазвонил телефон. Он вздрогнул, словно кто-то поймал его на дурном поступке. Поднял трубку. Звонила Мария Федотовна. Сказала, что завтра идет на встречу с Шуриком и посетовала, что не помнит, где конверт с письмами. Он спокойно уверил ее, что оставил его на столе. Она спросила еще о том, о сем, он односложно отвечал, не позабыв все же пожелать ей счастливого пути.

Затем Штефан Михайлович собрал все письма на маленький серебряный поднос, который ему подарили когда-то, глубоко вздохнул и поднес зажженную спичку. Вначале пламя билось застенчиво и беспомощно между листками… Собрав в кучу пепел, Штефан Михайлович аккуратно сбросил его в мусорную корзину, навел порядок на столе, надел пальто и вышел. Как и раньше, давно, он решил идти домой пешком. Когда очутился на улице, им овладело странное впечатление, что что-то изменилось вокруг, люди стали другими, словно бы красивее, чем раньше, воздух стал свежее, а с неба словно сыплет спокойный дождик.

«Весна идет, брат!» — объяснил он сам себе, чувствуя легкость и умиротворение. Потом улыбнулся мысли, что давно уже, очень давно не видел он такого неба, какое видит теперь.