Луиза Эрдрих - Лароуз

— Выходи.

Когда Холлис провел отца к тортам и встал рядом с ним, Ромео все понял. Он просто знал! Ему на роду было написано когда-нибудь воспарить. Ему казалось, что он возносится в воздух и движется по нему в сторону собравшихся. Все медленно проплывало мимо него. Он видел каждую деталь. Заправленные рубашки. Девушек в ярких платьях, желтых, розовых. Он проследовал мимо них, идя рядом с сыном, словно так и полагалось. Он больше не был жалким калекой. Он стоял перед столами рядом с сыном, выпрямившись, не горбясь. Интересно, люди заметили? Должно быть, да, но его исцеление никто не прокомментировал. Однако Ромео чувствовал это. Корнями он был здесь. Он улыбался, хотя и приложил руку к лицу, чтобы удостовериться, правда ли то, что происходит вокруг.

Обычно в такой момент отца Трэвиса просили прочесть молитву. Никто и не подумал попросить об этом нового священника. Люди были возмущены назначением на должность настоятеля человека по фамилии Бонер. Как будто нельзя было прислать кого-то другого. И его нельзя было называть отцом Диком. Это звучало как-то неправильно.

Эммалайн стояла по другую сторону от Холлиса. Ее глаза были устремлены на Ландро. Она смотрела на него каким-то индифферентным взглядом, не совсем теплым, но и без обычного горького нетерпения. Джозетт это заметила.

Ландро запел песню в честь Холлиса. Его голос был чистым и густым. Как всегда, он согревал людей каким-то особым теплом. Затем Ландро попросил Ромео сказать несколько слов.

В этот момент нужно было говорить от всего сердца. Ромео замер. Люди всегда так выражаются: «говорить от всего сердца» . Что это вообще значит? Говорить от разбитой бутылки, от мертвого ботинка, дешевого куска мяса, пульсирующего в его груди? Говорить от старого чернослива, полного несбывшихся дерьмовых надежд? Тогда будь краток. Ромео моргнул, запаниковав. Он сделал несколько шагов вперед и приложил руку к подбородку.

— Итак, он… — Ромео кивнул в сторону Ландро. — Итак, я… — Ромео кивнул в сторону Холлиса. — Не очень хорош в качестве отца, — признался Ромео. — Не слишком хорош я и в качестве матери. У некоторых людей нет выбора.

Его голос немного окреп.

— Для меня нет другого выбора, кроме как быть барахлом, — продолжил Ромео. — Потому что я не знаю, как поступать правильно. Я просто хватаю, что вижу. Вот каков я. Так что, когда Эммалайн…

Ромео кивнул в ее сторону.

— Так что, когда Эммалайн и моя старая учительница, моя молодая учительница, ха-ха, миссис Пис, присутствующая здесь, когда Ландро… Короче, они забрали моего ребенка и воспитали его. И вот он здесь. Выпускник.

Голос Ромео сорвался. Он закрыл глаза.

— Как человек я не многое могу предложить. Люди говорят, я отброс общества, и это еще мягко сказано. Я был удивлен, получив работу в этом году. И еще сильнее удивлен, что сохранил ее. Не падайте в обморок, но я положил деньги в банк.

Ромео залез в задний карман и достал коричневую пластиковую чековую книжку. Он взял ее обеими руками, изогнулся в церемониальном поклоне и преподнес Холлису, который принял ее, удивившись.

— Там три тысячи, — сказал он сыну. — На жизнь мне нужно немного. Так что здесь достаточно, чтобы учиться в колледже. Бросай Национальную гвардию, мой мальчик.

Холлис шагнул вперед и обнял отца, и Ромео услышал, как люди ему хлопают.

«Что ж, черт меня побери», — подумал Ромео после того, как объятия закончились и он шагнул назад. Слезы наворачивались ему на глаза.

— Его мама была бы так счастлива, — внезапно громким голосом произнес Ромео, широко разведя руки.

Холлис посмотрел на отца с напряженным вниманием.

— Кто она была?

— Имя почти как Харизма, но начинается с К, а фамилия Ли, пишется через «и» с точкой. Каризма Ли.

— Каризма Ли? Звучит, как…

Холлис собирался сказать «как имя экзотической танцовщицы или стриптизерши», но остановился, смущенный.

— Да, — сказал Ромео, — я потерял ее след, когда она уехала учиться в аспирантуру Мичиганского университета.

— Давайте начнем есть торт, — предложила Джозетт, касаясь руки матери. — Никаких речей больше не нужно.

— Подожди!

Сэм неспешно вышел вперед, держа орлиное перо. Это было хвостовое перо зрелого горного орла, украшенное у основания бисером и кожаной бахромой.

— Самое красивое перо, которое я когда-либо видела, — прошептала Малверн. — Сэм исполнял с ним Танец Солнца. Именно он украсил это перо для Холлиса.

Сэм встал лицом к Холлису и начал читать молитву на оджибве. Все зашикали, призывая друг друга к тишине. Люди, которые понимали оджибве, не могли ничего разобрать, но Сэм обращался к одному Холлису, словно был с ним наедине. Лароуз напрягал слух, как только мог.

Пока он слушал, ему показалось, что полупрозрачные люди опять выходят из леса. Они подошли и встали позади него. Он ощутил их сочувствие и любопытство. Когда чувство их близости стало особенно сильным, Лароуз заметил, что цвета одежды, которую носили живые люди, стали светлее и ярче. Он отчетливо слышал каждое слово, которое произнесли пришедшие, хотя все вместе звуки их голосов сливались в негромкий гомон. Он наблюдал, как они двигались, то приближаясь друг к другу, то расходясь, хмурились и смеялись, словно исполняя танец, наполненный спокойной радостью, которая то проявлялась, то исчезала, то вновь давала о себе знать. Все больше и больше людей выходило из-за деревьев и присоединялось к остальным. Дасти попросил дать ему кусок торта. Лароуз посоветовал ему подойти к столу и взять его. Когда Дасти сделал это, никто не обратил на него внимания, кроме пса и, возможно, матери Дасти, которая повернулась в сторону сына и растерянно улыбнулась. Женщина из стародавних времен с птичьим крылом на шляпке сказала: «Подождите, скоро придет пакет, и в нем окажутся мои отполированные временем кости». Игнатия шла медленно, но уже без баллона с кислородом. Две женщины, которых он не узнал, сказали с любовью: «Помни о Мэгги. Присматривай за ней» . Другие разговаривали о том, что из Холлиса и Джозетт получилась чудесная пара, и о том, как Отти недавно ночью велел ждать его у ворот. Он скоро присоединится к ним. Посмотрите-ка на него. Он уже на полпути. Они сидели на стульях из воздуха, обмахивались прозрачными ветками и говорили на обоих языках:

— Мы любим тебя, не плачь. Тоска укорачивает жизнь.

— Будь терпелив.

— Время разгоняет печаль.

Джозетт подала первый кусок торта.

— Это самый красивый торт, — произнес Холлис голосом, немного хрипловатым от обуревающих его чувств.

— Подождите! Сначала нужно спеть песню торта!

— О нет, — взмолилась Джозетт. — Песня торта?

Это был Рэндалл, который опоздал, но пробрался через толпу, чтобы встать рядом с Ландро. У него был барабан, и он широко улыбался. Рэндалл и Ландро начали петь песню о том, как вкусен торт, что он сладок, точно жизнь, открывающаяся перед Холлисом, точно любовь, которую все испытывают к Холлису, и любовь, которую Холлис чувствует к своему народу. Это была длинная, затейливая песня, и Холлис стоял перед всеми, чувствуя себя немного глуповато. Он держал в руке кусок торта и серьезно кивал. Его наполняло счастье, и, хотя ему было неловко, он улыбался на протяжении всей песни.