Александр Снегирев - Призрачная дорога

Причина в другом.

Воскрешение.

Такие вещи без последствий не остаются.

Воскресив печника, я отказался от своего же решения его убить, а значит, отказался от себя.

От себя крепкого, лихо взбегающего по лестнице на верхушку крыши и бойко прыгающего в ямы.

Смотрю на свой живот. Так и есть: вместо мышц мягкое пузико.

Оглядел руки: вместо крепких – хилые.

На этом решил инспекцию тела прекратить, сплошное расстройство.

Потыкав ногой в глину, потоптав её и даже помяв в руке комок, словно земледелец, я никакого лаза не обнаружил.

Отовсюду торчат осколки человеческой жизнедеятельности.

Вот гнутый обрезок арматуры, вот фрагмент старинной мраморной сантехнической формы, вот ржавая четырёхпалая колючка.

Так называемый чеснок.

Давным-давно такие использовали против кавалерии.

Всё это вперемешку с мелким сором, грунтом и отходами резинового производства свозили отовсюду.

Засыпа́ли овраг мусором.

Засыпа́ли и засы́пали.

Вся русская история под нашей лужайкой.

Слой за слоем.

И призрачная армия марширует за поворотом.

– А зачем тут яма? – спросила Кисонька.

– Я дерево достал. Смотри. – Оглядываюсь по сторонам в поисках многострадального саженца.

– Ребят, вы дерево не видели? – спросил у работяг.

Они вертят головами, шарят в поисках ростка, который я для важности называю деревом.

Обнаружили под ногами у Цыпочки. Она не заметила и наступила. Вид у деревца ещё более жалкий.

– Красивое растение, – сказала Кисонька, поправляя единственную надломанную веточку. – И яма в самый раз, на дно насыплем дренаж. Надо собрать разный мусор, бутылки, железки.

– Бутылки у меня есть, – сообщила дочь.

Слова дочери пришлись весьма кстати, все повернулись к ней и никто не видел, с каким трудом я выбираюсь из ямы.

Машина Цыпочки завалена вещами дочери.

Стекло, бумага, железки.

Среди железок выделяется чугунная батарея.

– Откуда всё это?! – спросил плотник.

– Это моё, не по помойкам же я собирала! – удивилась дочь.

Плотник притих.

– А зачем ты это сюда привезла? – поинтересовалась Кисонька.

– А куда ещё мне это везти? Я переехала к вам со всеми своими вещами.

– Почему ты просто не оставила это у него?

– Я разделяю мусор, а он бы выбросил всё вперемешку. В городе нет раздельных контейнеров, я вожу отходы на завод «Флакон» к хипстерам. Собираю у себя, а когда накопится достаточный объём, отвожу, – ответила дочь, продемонстрировав разумное, рациональное отношение и к мусору, и к жизни. – Иногда друзья кое-что ко мне привозят. Они знают, я просто так не выброшу.

– Ты всё это хранила у него? – спросила богиня, которой давно хотелось высказаться, но я не давал ей реплик.

– Да.

– Вываливаем бутылки в яму, – скомандовала Кисонька.

– Вперемешку прозрачное стекло и цветное?! – возмутилась дочь.

– Да, вперемешку. Бутылки сдержат почву и отведут лишнюю воду.

– Не переживай, – успокоил я дочь. – Это не будет считаться перемешиванием раздельного мусора. Это просто дренаж.

Мы принялись кидать бутылки на дно ямы.

Дочь смотрит с болью и ужасом.

Цыпочка затаила дыхание от восторга.

– Железки очень пригодятся, они будут выделять полезные для дерева вещества, – сказала Кисонька.

– Надо его крепко закрепить, чтоб не спёрли, – сказал я про деревце.

– Кому оно нужно?

– Утром две дачницы выкапывали у нас возле ворот анютины глазки.

– Мои анютины глазки?! – ахнула Кисонька.

– Твои. Не хотел об этом сообщать, чтобы тебя не расстраивать, – ответил я.

– Что, прямо выкопали и украли?

– Именно так. Совершили настоящий набег, вооружившись совочком и пакетиком. А когда меня увидели, смылись, весьма резво, несмотря на свои объёмы.

– Хорошо. То есть плохо. Но анютины глазки по ту сторону забора, вдоль улицы, а дерево по эту сторону забора, – нашлась Кисонька.

– Забор у нас теперь такой, – сказал я, намекая на её вмешательство в наше благополучие, – что любой пролезет.

– И что ты предлагаешь?

– Сейчас покажу.

Мы с плотником вытащили из багажника батарею.

Мои худшие ожидания оправдались, я сдал. Заныла спина. Вот она, цена отказа от собственных решений. Теперь будет только хуже: сначала спина, потом ноги, а потом перестану узнавать близких.

Мы пропустили между рёбрами батареи колодезную цепь и бросили её на усыпанное бутылками дно ямы. Раздался хруст. Концы цепи мы держим в руках.

Дочь отвернулась, она не может вынести зрелища варварского перемешивания мусора.

– Хозяин, отдай лучше нам батарею, – попросили работяги. – Мы её в металлолом сдадим.

– Я вам плиту отдам, – я указал на старую газовую плиту.

Работяги повеселели.

Все, кроме молодого. Тащить ему.

Я дёрнул конец цепи, оставшийся у меня в руках. Крепко.

Сверху набросали земли, гнилых овощей, протухшего пюре, золы из камина и прочей дряни, которую так любит флора.

– Где тот голубиный помёт? – спросила Кисонька.

Ну конечно, голубиный помёт!

В сарае хранится мешочек голубиного помёта, припасённый для особого случая. Незаменимое натуральное удобрение.

Дверь в сарай снова не захлопнута.

Я прошёл в угол, где сложены удобрения.

За спиной раздалось знакомое трепыхание.

На этот раз зрелище куда более жалкое – птица свалилась между листами фанеры, прислонёнными к стенке.

Я снова принялся освобождать бедолагу.

Чтобы отодвинуть фанеру, пришлось сначала отодвинуть спинку детской кроватки.

Потом давно пустующую клетку для попугайчика.

Потом нужные в хозяйстве деревяшки, затем какую-то херню.

Понадобились немалые усилия, чтобы сдвинуть фанеру. Вместо того чтобы взлететь ввысь, птица свалилась вниз.

Проклиная своё сочувствие никчемной пташке, которых вон полный лес, я начал с новым усердием разгребать завалы.

Путь для полёта расчищен.

Несчастная вспорхнула и уцепилась за балку. Тельце пульсирует, клюв разинут.

К счастью, шмакодявка не стала метаться по сараю, а сразу спланировала в открытую дверь и устроилась на ближайшей ветке.

Пролетая надо мной, она сбросила белую кляксу.

– На тебя опять птица накакала, – сказала Кисонька.

– Знаю, – буркнул я и почему-то обиделся.

Я ссыпал мешочек в яму.

Поверх мы воткнули деревце. Обмотали ствол цепью возле самого корня, а конец цепи зарыли поглубже.

Сверху хорошенько полили водой и утоптали, как будто всё так и было.

– Почему ты пишешь о вещах больше, чем о людях?