Александр Снегирев - Призрачная дорога

Не в тот же день, но позже. Здесь напишу так, что получится, будто я сразу в полиции оказался.

Мне помогут ангелы времени.

Не ждать же читателям, пока я реально доберусь до отделения.

У читателей нет времени.

Времени вообще нет, а у читателей и подавно.

Чтобы не продолжать эту демагогию, предлагаю сразу перенестись за другой стол, за стол уполномоченной по делам несовершеннолетних.

– Имя, фамилия.

Я назвал имя и фамилию.

– Возраст?

Назвал возраст.

– Чем занимаетесь?

– Писатель, – ответил я.

– Никогда не слышала.

Я отправил уполномоченной улыбку, полную соболезнования.

– Судимы?

– Нет.

– Алкоголем, наркотиками злоупотребляете?

– Нет.

– Употребляете?

– По праздникам.

Уполномоченная посмотрела на меня внимательно.

– Наркотики по праздникам употребляете?

– По большим.

– На учёте состоите?

– Шучу.

– Так да или нет?

– Не употребляю, не состою, – соврал я, поняв, что в этом разговоре полутона неуместны.

И вовремя, следующий вопрос требовал куда большей однозначности.

– Пол не меняли?

– Нет.

– Женаты?

– Да.

Своевременный вопрос. А то в этой сцене я выгляжу эгоцентриком: явился с Кисонькой, а о ней ни слова, будто она – персонаж из другой истории.

А Кисонька не из другой истории, вот она, рядом сидит.

– Вы знаете этого писателя? – уточнила уполномоченная у Кисоньки.

– Да, я читала его ранние произведения, – ответила Кисонька.

– В тоталитарных сектах состоите? – спросила нас обоих уполномоченная.

– Нет.

– В период с одна тысяча девятьсот тридцать третьего по одна тысяча девятьсот сорок пятый годы сотрудничали с национал-социалистической партией Германии?

– Нет.

Уполномоченная посмотрела на нас пристально.

– Кровь в моче есть?

– Нет.

– Аппетит хороший?

– Да.

– По утрам просыпаетесь свежим и отдохнувшим?

– По разному бывает, – замялся я и почувствовал, что Кисонька наступила мне на ногу.

– Большую нужду справляете регулярно?

– Да.

– Раздражаетесь легко?

– Нет, – солгал я и, вспомнив печника, повторил: – Нет.

– Если бы вы были художником, что бы рисовали?

– Цветы, – ответил я и удивился собственному ответу.

– Вас легко рассердить?

– Всякое бывает… – промямлил я и снова ощутил нажим Кисонькиной туфли.

– Отрыжка беспокоит?

– Нет, – сказал я, подумав, как бы не рыгнуть.

– Кто-нибудь пытается повлиять на ваши мысли посредством гипноза?

Я подумал о всех тех, кто встревал в эти вот абзацы и строчки, но решил не распространяться.

– Число пи? – продолжила уполномоченная.

– Три запятая четырнадцать, сто пятьдесят, девять двести шестьдесят пять, триста пятьдесят восемь…

– Отметьте изображения с печной трубой, – уполномоченная поднесла ко мне тачскрин. Дом. разлинованный на квадраты. Печная труба проходила через два верхних. Я коснулся одного, затем другого. Уполномоченная посмотрела на тачскрин и задала последний вопрос:

– Кто вы?

– Писатель, – ответил я, стараясь сохранять невозмутимое выражение лица.

– Я не о профессии.

– Это призвание.

– Меня не интересует ваше призвание, я спрашиваю, кто вы.

Я повторно назвал собственное имя, возраст и место рождения.

– Я не спрашиваю как вас зовут и сколько вам лет, я спрашиваю кто вы.

Я посмотрел на Кисоньку, затем на уполномоченную, затем на свои руки, лежащие на коленях. Я вспомнил, что в майские дни, одурманенный цветением яблони, я чувствую себя яблоней и даже её корнями, уходящими в глубь земли и всякой дряни, которая в земле закопана. Иногда я чувствовал себя чем-то неотделимым от Кисоньки, иногда самой Кисонькой, а иногда – и Кисонькой, и яблоней, и землёй, и всем остальным, что видно и не видно.

Я собрал у гостей тарелки и принёс чай.

Не все успели покончить с блюдами, но я не церемонился. Хотелось сбежать, хотелось чего-то.

Тарелки Цыпочки и плотника я взял особенно деликатно.

На кухне рыскала богиня.

– Ты сковородку не видел?

– Какую?

– Ту, на которой я жарила.

– Не видел.

Заручившись нашим согласием выступить свидетелями, бабка повеселела. Не ожидала получить помощь, думала, после того как дала нам отставку, мы не захотим с ней знаться.

Она принялась рассказывать о многочисленных талантах сиротки. Например, её гибкость оказалась востребована в кружке танцев.

– Покажи, как ты танцуешь, всем интересно.

Все подтвердили, что им интересно.

Сиротка не заставила себя упрашивать, вышла на лужайку и принялась танцевать, напевая при этом какую-то абракадабру.

Сиротка настолько отдалась танцу и пению, что перестала замечать окружающий мир. Я даже стал опасаться, как бы она не бултыхнулась в котёл с горячим маслом, и собрался было аккуратно отстранить её подальше, но она сама, будто подслушав мои мысли, отпрыгнула от котла на безопасную дистанцию.

Танец её не был каким-то особенно изящным или замысловатым.

Пение тоже не ахти.

Но задирание ног, прыжки и звуки быстро перестали казаться детской импровизацией и всё больше напоминали ритуал.

Может, потому что сиротка время от времени воздевала ручки к небу.

А может, из-за того, что мы выпили вина.

Всё это, впрочем, скоро стало выглядеть несколько навязчивым. Я переглянулся с Кисонькой, одними глазами она призвала меня к терпению. Надо нести свой крест достойно. А заодно снять происходящее на телефон.

Кисонька подала мне знак.

Я достал телефон и навёл на сиротку.

К её человеческой внешности телефон приложил уши, усы и хвост.

Документировался танец не сиротки, а какого-то другого, не поддающегося классификации существа.

Второй раз за день начал накрапывать дождь.

Я обрадовался, появление новоявленной Саломеи меня почему-то тревожило.

Мы бросились убирать со стола недоеденные кушанья, и не зря – вечернее солнце скрылось, и не успели хозяева и гости спрятаться в дом, как со страшным грохотом ударила молния.

За окнами сверкнуло.

Электричество погасло.

В топке недостроенного камина осыпался нагар.

– Ну вот, опять, – прошептала Кисонька.

– Молния, – хриплым голоском сказала сиротка.

Плотник чиркнул зажигалкой, зажглась свеча.

В прыгающем свете я увидел, что сиротка возится с каким-то здоровым чёрным болтом.

Кто же его оставил на видном месте?

Я сам и оставил.

– Аккуратно, пожалуйста! – сказал я дрожащим голосом.

Сиротка любознательно вертела болт.

Я протянул к ней руку.

Хрясть.

– Всё, что я делаю, причиняет тебе боль.

Эти слова принадлежали сиротке. Она произнесла их, склонившись надо мной.