Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

Директор принял Илью. Косясь на телефонную трубку, он долго и нудно рассказывал Илье о положении завода. Директору втайне очень хотелось спихнуть большую печь молодому специалисту, но сразу об этом сказать он как-то не мог.

Илья сам пришел к нему на помощь.

Илья заявил, что он уже успел ознакомиться с состоянием печи. Причина ее скверной работы — в настыли. Злокачественная чугунная опухоль, многотонная глыба, впаялась в стены шахты и мешает нормальному ходу печи. Настыль нужно взорвать.

Директор при слове «взорвать» вскочил, уронил телефонную трубку, прищемив живот между столом и креслом, воскликнул:

— Останавливать печь! Не позволю!

И снова решительно рухнул в кресло.

Илья обстоятельно изложил свой план.

Печь останавливать не нужно. В районе залегания настыли просверлить отверстие в кладке домны, забив в шурфы, заложенные в настыли, аммонал — взорвать. Настыль будет уничтожена.

Сорвав с пресс-папье чистую бумагу, вытирая лоб, директор взмолился:

— Но ты мне домну развалишь, она старая…

— Я все рассчитал, — заявил Илья и положил на стол чертеж.

Через два часа Илья вышел из директорского кабинета. Разрешение на взрыв настыли было получено.

Директор, оставшись один, позвонил секретарше и попросил принести нарзану.

Илья пробирался по цеху знакомыми железными тропами.

Толстые кишки газопроводов висели у него над головой. Газомоторы стучали выхлопными трубами, словно кто-то бил гигантской подушкой о гулкую, сухую землю.

Был Илья высок, силен, широк в плечах, и глаза у него были светлые, сияющие и застенчивые.

Илья шел к Полещуку, к своему доменному учителю. Он знал о его падении, но не мог понять причины.

Илья знал Полещука как отважного, опытного доменщика, и он думал, что все это произошло от каприза, от обиды. И Полещук не откажет ему, Илье, пойти снова горновым, чтобы помочь в трудном и ответственном деле.

На паровозе в эту смену работал машинист Терещенко.

Он сказал Илье, что Полещук дома.

Потом, наклонясь к Илье, он спросил шепотом:

— Слыхал я, в Москве профессор объявился — с мертвых живым глаза пересаживает. Правда? Нет? Поеду в отпуск в Москву. Мне все равно — хоть карие, хоть голубые, лишь бы правильно глядели. Я же наизусть маршрут Москва — Баку знаю. Закрою глаза и весь профиль пути вижу. Изнурился я на этом котелке чумазом.

Полещук сидел дома и пил чай, заедая рисовой кашей. Он был холост.

В пещере русской печи был устроен горн. Полещук, как любитель, по вечерам занимался слесарным делом.

Когда Полещук увидел Илью, у него жалобно задрожал подбородок, бессильно опустились руки; растерянно улыбаясь, он глядел на Илью и молчал.

Илья обнял Полещука, встряхнул, поднял и, глядя в лицо ему, спросил:

— Что же ты, брат, извозчиком заделался? Обиделся на кого, что ли?

Полещук сразу съежился — и стал вызывающе вежливым.

— Садитесь, — сказал он дрогнувшим голосом, — Илья Иваныч, очень рад.

Илья участливо спросил:

— Ты что, не хочешь со мной разговаривать?

Полещук опустил голову, вздохнул.

Усевшись верхом на табуретке, Илья громким голосом стал рассказывать Полещуку свой план.

Полещук слушал, и чем больше он слушал, тем сильнее блестели его глаза, и он уже не мог сидеть, он ходил по комнате и громким голосом подавал реплики:

— Так. Правильно. Можно. Вчистую. Здорово!

Но когда Илья кончил говорить и, хлопнув Полещука по плечу ладонью, спросил, уверенный в ответе:

— Так, значит, договорились? Поможешь? — Полещук вдруг отступил, мелко усмехнулся и спросил тоненьким, гаденьким голосом:

— Орденок отколупнуть на этом деле хочешь?

Илья замер. Вначале ему показалось, что он ослышался, но, видя мутные и злые глаза Полещука, он нахлобучил на голову кепку, повернулся и вышел.

Полещук остался один. В окно он увидел, как прошел Илья, широко и сильно шагая.

Тоскующую боль одиночества почувствовал Полещук. Ему хотелось выбежать, нагнать Илью, остановить, поведать всю правду. Рассказать о мучающей его боязни огня, попросить прощения за незаслуженную обиду. Ему ведь давно снова хочется на домну, но он не верит себе, боится.

Томительная слабость заставила его опуститься на скамью, положить голову на стол, и он сидел так, в тяжелом бездумье, с глазами, уставленными в темный угол.

И невольные, какие-то глупые мысли лезли ему в голову.

Он видел выпавшую замазку из щели половицы, и ему очень хотелось подняться и вложить эту засохшую замазку снова в щель, но не было сил это сделать.

Печь стала на холодное дутье.

Илья спустился в шахту домны.

Сквозь холодную, только что засыпанную шихту проникал горячий, удушливый зной.

Где-то недалеко под ногами лежал расплавленный, мягкий металл.

Глоба отплевывался от едкого, горько пахнущего газа, слюна, попав на комья шихты, шипела, как на сковородке.

Глоба храбрился и старался говорить громко, но голос его звучал слабо, придавленный тяжестью спертого воздуха.

Кровь стучала в пальцах и в висках, в горле першило.

Электрическая лампочка горела в этом химическом сумраке слабым, серым светом.

В нескольких местах кладка блестела стеклянно спекшимися кирпичами.

Илья, наклонившись, прокричал Глобе:

— Как в кратере вулкана мы здесь! Похоже?

Глоба, не расслышав, пробормотал:

— Это верно, как в бане угарной.

Погружая стальные щупы, они определяли место расположения настыли.

И когда от жары, от удушья в голове начинало шуметь и в глазах всплывали ярко-оранжевые едкие круги, они подходили к воздушному шлангу и, поднося к губам дующий конец его, жадно глотали пахнущий пылью воздух.

Выбравшись на колошник домны, они отдыхали. Илья смотрел с этой вершины на степь, столько раз виденную, — она сейчас была необычайно яркой, чистой и новой. А небо, прохладно светящееся голубизной, казалось вкусным.

Глоба снял брезентовую шляпу и, наклонившись, хотел отряхнуть ею с одежды пыль и копоть. Но вдруг, взвизгнув, он ухватился за подбородок и закружился на месте. Это застежка «молния», соединявшая воротник куртки, накалившись в шахте домны, обожгла его.

Илья начертил мелом контуры настыли на кожухе домны, наметил точки, где нужно сверлить.

Установили леса. Целую ночь стучали перфораторы, просверливая глубокие отверстия. Отверстия набили аммоналом, соединили электрическими проводами, бригада покинула площадку домны.

Глоба тревожно заглядывал в лицо Ильи, потом переводил взгляд на домну.

Пенистые облака неслись в небе, луна выскальзывала из них бледным обмылком.

Знойный, пыльный ветер дул из степи.

Над шлаковой горой висела огромная туча с розовым брюхом. Малинового цвета лава медленно сползала с горы, мерцая. Видно было ковш, круглый, головастый, склоненный. Гуськом серые столбы подымались на эту гору. На откосе горела лампочка, сливаясь со звездным краем неба.