Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

Моторная лодка остановилась неподалеку от цеха.

— Давай поглядим, как работает машина, — мягко предложил инженер. — И еще одну вещь я должен тебе сказать, не очень приятную… Подумай, кого из своей бригады ты можешь отпустить. Мы предложим освоить им другую профессию. Пока отбери двух человек, хотя машина заменит труд куда большего количества людей…

Андрей поднял глаза. Он не знал, что смотрит на своего начальника так, словно тот совершил жестокость.

— Тебя и опытных рабочих перемены пока не коснутся. Будем расширять производство.

В голосе инженера сквозило смущение, и бригадир густо покраснел от мысли, что тот его не понимает. А если и поймет, то это мало что изменит.

— Они любят свою работу, — промолвил он, направляясь к соседнему цеху вместе с инженером.

— Кто? Ах, да!

Они вошли в цех, где шумела возбужденная толпа. «А вот и сам мастер!» — сказал кто-то. Андрея поставили рядом с директором, который с улыбкой пожал ему руку.

Оглушенный шумом, Андрей вдруг увидел машину. Она была огромной, к ее верхней части вела лесенка, за стеклянными дверьми краснели кнопки и мигали лампочки. Внизу двигалось большое металлическое устройство, которое медленно ползло, безжалостно и самоуверенно, как сильное ленивое животное. Огненный графит вырезал на помещенном под ним металлическом листе деталь за деталью. Лист казался маленьким, беспомощным и обреченным, совсем не таким, когда с ним работали в бригаде Андрея. Там над ним склонялся один человек, и между ними двоими шла достойная и сложная борьба. Впервые бригадир почувствовал жалость к металлу. Машина двигалась с угрожающей методичностью, и Андрей почувствовал, что ему сейчас станет плохо. Он растолкал людей и вышел.

После обеда он работал вяло, несколько раз бесцельно прошелся по цеху. Другие рабочие из его бригады работали молча, они тоже все поняли, но еще не знали, что двоим из них придется осваивать другую профессию.

И только выйдя из заводских ворот и отправившись домой пешком, чего он не делал уже давно, подумал, что, наверно, не все в его бригаде так горячо привязаны к своей работе. Это открытие ошеломило его своей простотой. Значит, ему стоило только поговорить с ребятами, и чувство вины стало бы не таким острым. Какой же он глупец, решил, что все только и мечтают о том, чтобы расчерчивать металл! Он впервые стал прикидывать, в каких цехах не хватает рабочих.

Ему захотелось вернуться на завод и поговорить с кем-нибудь, например, со Стояном. Но было уже поздно. И он почувствовал досаду на себя за собственную скрытность, не позволяющую ему говорить с людьми по душам…

Он даже представил себе разговор со Стояном, он мог бы поговорить с ним запросто, да и с другими тоже, ведь он хорошо знал людей.

— Знаешь, Стоян…

— Знаю, мастер, что труднее всех сейчас тебе, — ответил бы Стоян, глядя на него с хитрецой. — Ты о нас печешься, но ты не знаешь нас так, как мы сами себя знаем. Ты судишь о других по себе. Боишься, что в один прекрасный день привезут еще такие же машины, и тебе придется вместе с молодыми осваивать новую профессию. Ведь машины выпускают не в единственном экземпляре, кто знает, сколько еще таких машин там, в той стране…

Сейчас Андрей осознавал, что испытывает чувство страха. Боится, что придет день, когда ему не придется склоняться, забыв обо всем на свете и испытывая благоговейное чувство, над листом металла, что ему не надо будет составлять в голове привычные сложные комбинации…

Решительный шаг… Какой умный человек их лектор, который готовил их к разным неожиданностям. А он-то считал, что ничего с ним не может случиться.

Он подходил уже к католической церкви. Каждый день, выйдя из автобуса, он проходил мимо нее по дороге домой.

И все же было кое-что, что интересовало его в связи с этой церковью. Время от времени он видел, как карлик с большой головой закрывает церковные ворота. Карлик бросал на него молниеносный взгляд и окунался в какой-то свой мир — полутемный, загадочный и душевно нечистоплотный… Андрей не сомневался, что карлик очень любит эти ворота с их протяжным скрипом.

Сейчас, подумав о нем, он осознал, какой шаг предстоит ему в жизни. Если он всем сердцем не примет эту машину, он станет похожим на этого карлика, его любовь к работе с металлическими листами превратится в тайное нечистое озлобление. Да и почему бы ему не принять машину?

И постепенно в нем стало рождаться чувство восхищения этой уверенной, прекрасной, совершенной машиной, этой отлитой из металла мечтой всех тех, кто ежедневно склонялся над стальными листами, напрягал ум. Ее родил их труд, их желание, чтобы любимую работу делали точно и четко… И вот этот день настал. Какое значение имеет все остальное? Эта машина странным образом вплеталась в картину, на которой он мечтал увидеть свою жену, окруженную необычным миром, в этом мире предстояло жить и его дочери.

Девочка не поняла бы его, не захотела бы увидеть эту машину. Андрей представлял, как скажет дочери, что эта машина может создавать маленькие озера с нависшими над ними деревьями и неподвижной ярко-зеленой водой, с висячими мостами и беседками, под которыми в маленьких лодках в виде лебедей будут плавать счастливые дети. И это вовсе не будет ложью.

Ему хотелось привести дочь к этой машине, увидеть ее, улыбающуюся, среди мигающих белых ламп.

Бай — у болгар уважительное обращение к старшим ( прим. переводчика ).

Нена — (здесь) ласковое обращение к ребенку в западной Грузии.

Марани — погреб.

Мутруки — ослик.

Ода — дом на высоких сваях.

Бичо — парень.

Диду — междометие, означающее крайнюю степень изумления.

Батоно — вежливое обращение к мужчине, старшему; буквально — господин, сударь.

«Адеса» — сорт винограда.

Калбатоно — вежливое обращение к женщине; буквально — госпожа, сударыня.

Чури — то же, что и квеври: обычно зарываемый в землю кувшин для хранения вина.