Чингиз Айтматов - На солнечной стороне [Сборник рассказов советских и болгарских писателей]

— Повезло мальчугану! — говорит он, пытаясь улыбнуться, но нижняя губа у него дрожит и улыбки не получается.

— Хорошо, что он завизжал, — произносит дорожник, который первым подбежал с лопатой к ребенку.

Когда мы снова принимаемся за работу, стоя на коленях в пропитанном водой песке, Иван Кравка говорит:

— Мой сын, когда я его шлепну, сейчас же начинает реветь. При виде его слез я опускаю руки, не решаюсь его снова шлепнуть. У меня перехватывает дыхание от его рева.

— А мой начинает реветь еще до того, как я его ударю. И хотя я знаю, что он хитрит, не могу его стукнуть, — отзывается дорожник, укладывающий бордюр.

Я укладываю свою гранитную дугу и думаю о силе детского плача, единственного оружия детей против гнева взрослых. Я был целиком на стороне детей — доверчивых, хитрых и беззащитных. Я спрашиваю себя, осталось ли в нас что-нибудь от этого оружия?

— Конечно, — говорит рабочий, укладывающий бордюр, — и взрослые скулить умеют, плачут, чтобы их пожалели. Иному хлюпику и по морде не дашь, таким несчастным он кажется. Только взрослые — не дети.

Тук, тук, тук — стучат по граниту молотки… Мы знаем, что несчастные не виноваты, и потому мы снисходительны к ним. Мы знаем, что взрослые — не дети. Я вдруг вспоминаю про Павла Йоницова. Не больно приятно шлепать по ледяным лужам, мокнуть под холодным дождем, а потом, стоя на коленях в мокром песке, укладывать мокрые камни, мокрая рубашка прилипла к телу, дымится под лучами выглянувшего солнца… Приятного в этом мало. А кое-кто может позволить себе уйти в теплый сухой барак, лечь в постель, потому что и завтра день, и завтра надо укладывать камни… Но ведь и те, которые строят завод, тоже вымокли, леса, стали скользкими, арматура грязной, машины с трудом движутся по размытой дороге. Те, кто строят завод, не могут оставлять работу из-за холода и грязи, потому что младенец в большой деревянной люльке хочет расти. А грузовики должны доставлять материалы и продукты. Для этого нужна широкая ровная дорога, надежная и прочная, которой не страшна никакая непогода. И мы строим такую дорогу.

Не больно приятно работать среди такой мокрети, а Павел, черт бы его побрал, — сейчас я в этом уже не сомневаюсь — схитрил, хоть ему и удалось заставить меня на мгновение почувствовать себя виноватым. Наверно, когда он был ребенком, его много раз наказывали, и он научился хитрить, противопоставляя свои слезы силе взрослых.

Солнце все больше припекает, мы чувствуем спинами тепло. Дуга за дугой ложатся на песок камни, растет гранитная дорога. Несколько дней назад мы видели конец этой дороги, теперь этого конца не видно. Он сливается с серым фоном дождевых облаков, подмявших под себя горизонт, и мне кажется, что наша дорога продолжается, взмывая в небо, что над ней сияет пестрая радуга. Может быть, такая дорога будет пугать лошадей, но я уверен, что когда-нибудь наши дороги будут выкладывать цветным гранитом и они будут напоминать пеструю небесную радугу. Вспомним ли мы тогда, что были детьми, что страдали от ревматизма или что укрывались в тепле от непогоды, когда другие, стоя на коленях на мокром песке, мучаясь болью в распухших суставах, работали, чтобы сделать дорогу надежной?.. Дуга за дугой ложатся камни, и мы знаем, что прокладываем дорогу к заводу, который растет там, у подножия зеленых гор, увенчанных снегами.

Дуга за дугой… Так, наверно, ложатся слова песни. Я бы тоже запел, но не умею. Что же тогда?

Тогда я могу сказать своим товарищам: «Ты, который укладываешь бордюр! Ты, который укладываешь камни новой дороги! Ты, который с грохотом гонишь телегу по новой дороге! Ты, который работаешь на влажных лесах завода, к которому мы прокладываем дорогу!.. Вы все здесь потому, что то новое, что формируется и растет, чтобы подняться во весь свой гигантский рост над нашей землей, зовет вас. Если вы увидите беглецов или услышите нытье, закройте глаза. Это нытье отжившего мира, оно не может сравниться с искренним, трогательным криком рождающегося нового. Оно — лишь слабое оружие, направленное против нашей справедливости.

И ты, товарищ, который укладываешь ряд Павла Йоницова, посмотри на мокрый песок внимательней, видишь, как ненадежен мокрый песок и как тверд гранит. Никто не может сделать дорогу из песка. Пусть болят колени, пусть прилипают к спине рубахи, пусть одолевает холод, но ни сейчас, ни потом мы не прервем работу, и наша дорога будет сделана из вечного гранита».

На это надо было решиться. Он решился.

Как-то пришел домой — сам не свой — желтый; не глядя на жену, сказал:

— Это… я деньги потерял. — При этом ломаный его нос (кривой, с горбатинкой) из желтого стал красным. — Сто двадцать рублей.

У жены отвалилась челюсть, на лице появилось просительное выражение: может, это шутка? Да нет, этот кривоносик никогда не шутит, не умеет. Она глупо спросила:

— Где?

Тут он невольно хмыкнул.

— Дак если б я знал, я б пошел и…

— Ну, не-ет!! — взревела она. — Ухмыляться ты теперь долго не будешь! — И побежала за сковородником. — Месяцев девять, гад!

Он схватил с кровати подушку — отражать удары. (Древние только форсили своими сверкающими щитами. Подушка!) Они закружились по комнате…

— Подушку-то, подушку-то мараешь! Самой стирать!..

— Выстираю! Выстираю, кривоносик! А два ребра мои будут! Мои! Мои!..

— По рукам, слушай!..

— От-теньки-коротеньки!.. Кривеньки носики!

— По рукам, зараза! Я ж завтра на бюлитень сяду! Тебе же хуже!..

— Садись!

— Тебе же хуже…

— Пускай!

— Ой!

— От так!

— Ну, будет?

— Нет, дай я натешусь! Дай мне душеньку отвести, скважина ты кривоносая! Дятел… — Тут она изловчилась и больно достала его по голове. Немножко сама испугалась…

Он бросил подушку, схватился за голову, застонал. Она пытливо посмотрела на него: притворяется или правда больно? Решила, что — правда. Поставила сковородник, села на табуретку и завыла. Да с причетом, с причетом:

— Ох, да за што же мне долюшка така-ая-а? Да копила-то я их, копила!.. Ох, да лишний-то раз кусочка белого не ела-а!.. Ох, да и детушкам своим пряничка сладкого не покупала!.. Все берегла-то я, берегла, скважина ты кривоносая-а!.. Ох-х!.. Каждую-то копеечку откладывала да радовалась: будут у моих детушек к зиме шубки теплые да нарядные!.. И будут-то они ходить в школу не рваные да не холодные!..

— Где это они у тебя рваные-то ходют? — не вытерпел он.

— Замолчи, скважина! Замолчи. Съел ты эти денюжки от своих же детей! Съел и не подавился… Хоть бы ты подавился имя, нам бы маленько легче было…

— Спасибо на добром слове, — ядовито прошептал он.

— М-хх, скважина!.. Где был-то? Может, вспомнишь?.. Может, на работе забыл где-нибудь? Может, под верстак положил да забыл?