Филипп Клодель - Собачий архипелаг

– Меня это очень смущало. Было стыдно. Очень неловко, но я не решалась об этом сказать.

– Продолжай.

– Однажды вечером он попросил меня задержаться после занятий. Все ушли, осталась только я. Накануне мы писали очень важную контрольную работу, и я не была уверена, что хорошо справилась, потому и волновалась. Учитель заговорил со мной об этой контрольной работе и о моих оценках за прошлый год. Он снова повторил, что гордится мной, что я очень хорошая ученица и смогу успешно продолжить учебу, что это мне позволит со временем найти достойную работу и покинуть остров. И он снова заговорил о прошедшей контрольной.

Девочка прервала свою речь. Она казалась растерянной и смущенной. Вдруг она повернулась к отцу, но тот продолжал сидеть с отсутствующим видом. Затем она посмотрела на Мэра, но он отвел взгляд, потом на Доктора, который так усердно обшаривал карманы, словно надеялся отыскать там что-то крайне важное. От Комиссара не укрылась возникшая заминка, и он вновь обратился к Учителю с вопросом: правда ли, что он говорил с девочкой об учебе и результатах контрольной, а также действительно ли оставил ее после уроков, в то время как остальные ученики разошлись.

– Да, это правда.

– И вам не показалось недопустимым оставаться один на один с ученицей в классе, без свидетелей?

– Мне и в голову не могло прийти, что в этом есть что-то дурное.

– Вы на редкость простодушны, господин Учитель. Словно живете в другом мире. В какой-то мере вы везунчик. Прошу тебя, Мила, продолжай, – попросил Комиссар с неожиданной теплотой в голосе, которой прежде у него никто не отмечал.

Девочка упорно молчала. Только ее глаза блестели ярче обычного. Комната вдруг словно сжалась, а воздух окончательно испарился: всем стало трудно дышать. От жары под мышками у всех образовались темные круги. Доктор не переставал отирать пот со лба. Тяжелые шторы, окончательно перекрывшие доступ воздуха в зал, казалось, угрожали, что никого отсюда не выпустят, и все здесь задохнутся. Из глаза ребенка выкатилась слезинка, потом еще одна. Мила начала тихонько всхлипывать, молча, не двигаясь, прямая и неподвижная.

– Может быть, стоит сделать перерыв? – спросил Комиссар.

Девочка отрицательно покачала головой и сквозь слезы посмотрела на Учителя, который был вне себя от изумления.

– В тот вечер Учитель сказал, что я не справилась с контрольной работой.

– Но это же неправда!

– Молчите! Не мешайте ей говорить!

– Он поставил мне плохую оценку, но сказал, что знает способ, как это исправить.

– Зачем ты лжешь, Мила? Почему рассказываешь невесть что?

Учитель встал со стула и наклонился к девочке, которую очень испугал этот жест.

– Немедленно сядьте на место! Иначе я привяжу вас к стулу! Вы этого добиваетесь? Сядьте!

Полицейскому пришлось ждать несколько секунд, прежде чем Учитель выполнил его приказ. Он рухнул на стул, точно пакет с бельем.

– Прошу тебя, продолжай!

– Учитель отвел меня в свой кабинет. Там он принялся ласкать мои волосы и гладить щеки. Он говорил, что не так уж важно иногда схватить плохую оценку, на самом деле я очень хорошая ученица, и это просто случайность. Потом он посадил меня к себе на колени.

– НО ВЕДЬ ЭТО НЕПРАВДА! ТЫ ЛЖЕШЬ!

– Мне не хотелось садиться, но он заставил. Он продолжал говорить и ласкал меня. Потом его рука оказалась у меня между ногами.

– ОНА ЛЖЕТ!

– Учитель говорил, что я красивая и должна быть умницей. Он поднял мне юбку и стал гладить мои трусики.

– ЗАМОЛЧИ! ПОЧЕМУ ТЫ ВСЕ ЭТО ГОВОРИШЬ?

– Я не смела шевельнуться. Мне казалось, что сейчас я умру. Он просунул пальцы в трусики. И стал ласкать там, где я вам уже показывала. Потом взял мою руку и засунул в свои брюки. Я почувствовала там эту самую штуку, она была очень твердой.

– КАКОЙ УЖАС! ПОЧЕМУ ТЫ ВРЕШЬ, МИЛА?

– Он заставил меня ее гладить. И говорил, что исправит мою плохую оценку на хорошую. Вечером, когда я вернулась домой, меня вырвало. У меня начался сильный жар. Мне больше не хотелось возвращаться в школу.

Мила замолчала. Учитель задыхался, обводя безумным взглядом присутствующих. Внезапно откуда-то из земных недр донесся страшный гул, стены сдвинулись, словно были сделаны из теста, и каждый ощутил под ногами упругую волну, извивавшуюся подобно гигантскому змею, который от глубины веков до сей поры все пытается выбиться из-под трезубца, пригвоздившего его к земле. Послышались треск, грохот, скрип двигающейся мебели и царапающие звуки. Большой стол застонал, будто собирался пуститься наутек. Это взревел Бро, которого, должно быть, возмутила гнусность того, о чем рассказал ребенок. Но по-настоящему испугался только Комиссар, не привыкший к подобным явлениям.

– Ничего особенного. Вулкан подал голос, – сказал Мэр, который вовсе не был недоволен этим небольшим развлечением.

В зале вновь воцарилось спокойствие. Стены обрели былую незыблемость, а большой стол – немую неподвижность. Пытку Учителя можно было продолжить.

– Ну и какую отметку ты получила за ту контрольную? – спросил Комиссар.

– Отличную, – ответила девочка, вытирая ладошкой крупные слезинки, продолжавшие сбегать по ее щекам.

В вязкой тишине минут, которые за этим последовали, стали возникать образы. Во-первых, сцена, о которой только что рассказала Мила, а во-вторых, та, о которой она не рассказывала, поскольку ее об этом не попросили. Последнее слово, произнесенное девочкой, содержало в себе целый мир, замешенный на ужасе и низости. В этом слове, словно в сосуде, вместились все те позорные, презренные действия, которые воображение каждого отныне видело четко, как на экране, с обескураживающей точностью. Никому не понадобилось ничего прибавлять к этому слову.

Учитель больше не сдерживал слез. Он плакал, вжавшись в стул, и, пока продолжалась очная ставка, молчал. Даже когда Комиссар предоставил ему слово и попросил подтвердить или опровергнуть то, что Мила поведала об их частых встречах, о том, как он ее насиловал, в каком помещении, при каких обстоятельствах и каким именно образом, он больше ни разу не нарушил тишину. Учитель продолжал плакать, не сводя глаз с девочки, которую, кажется, это нисколько не смущало и которая, спокойно выдерживая его заплаканный взгляд, продолжала раскручивать свой безжалостный рассказ, тоже плача при этом, хотя обильные слезы никак не влияли на удивительную ясность и твердость ее голоса.

– Она будто находилась в трансе, – рассказывал позже Доктор Старухе, которая зашла к нему и попросила объяснить ей произошедшее. По словам Доктора, девочка походила на одержимую, вместо которой говорило что-то или кто-то, находившееся у нее внутри. – К несчастью, я материалист до мозга костей и не верю ни в одну из форм трансцендентного, но, ей-богу, это впечатляло. Чувствовалось, что фразы, которые она произносила, давались ей с огромным трудом, истощали ее полностью, казалось, она вот-вот упадет в обморок.