Джордж Сондерс - Десятое декабря [сборник]

Хэлло? сказала миссис Кендалл.

На самом деле она говорила: Не умирайте еще. Нас много, кто хотел бы строго судить вас на террасе.

Хэлло, хэлло! прокричала она.

Из-за пруда появилась женщина с серебряными волосами.

Все, что ему оставалось, это окликнуть ее.

Он ее окликнул.

Чтобы не дать ему умереть, она принялась наваливать на него всякое из жизни, вещи, пахнущие домом – куртки, свитера, дождь цветов, шапку, носки, кроссовки, – с удивительной силой подняла на ноги и направила в лабиринт леса, в страну чудес, в страну деревьев, деревьев в сосульках. Он увеличился в размерах из-за одежды. Стал похож на кровать, на которую во время вечеринки гости наваливали груду уличной одежды. Она знала все ответы: куда шагнуть, когда отдохнуть. Она была сильна как бык. Она поддерживала его бедром как ребенка, обхватив обеими руками за талию, она перенесла его через корень.

Казалось, они шли долгие часы. Она пела. Отвлекала его. Она шипела на него, напоминала ему щелчками в лоб (прямо в его лоб), что ее сумасшедший ребенок сейчас дома , превратился в ледышку , так что им нужно шевелиться .

Господи боже, столько всего нужно сделать. Если он останется в живых. Он останется в живых. Эта женщина не позволит ему не остаться в живых. Ему придется постараться, чтобы объяснить Молли – объяснить, почему он сделал это. Я испугался, испугался, Молл. Может быть, Молли согласится не говорить Томми и Джоди. Ему не хотелось, чтобы они знали, что он испугался. Ему не нравилось думать, что они знают о его испуге. Ему не нравилось думать, что они знают, каким он был дураком. К черту все это. Рассказать всем! Он сделал это! Он был доведен до такого состояния, что должен был сделать это, и сделал, и не о чем тут говорить. Это был он. Это было частью того, чем был он. Больше никакой лжи, никакого молчания, теперь будет другая и новая жизнь, если только он…

Они шли по футбольному полю.

Вот его «ниссан».

Первой его мыслью было: Садись за руль, езжай домой.

Нет-нет, никуда вы не поедете, сказала она с тем своим хрипловатым смехом и повела его в дом. Дом в парке. Он видел его миллион раз. А теперь находился внутри. Здесь пахло мужским потом, соусом для спагетти и старыми книгами. Словно в библиотеке, куда потные мужчины зашли приготовить спагетти. Она посадила его перед печкой, принесла коричневое одеяло, пахнущее лекарствами. Она с ним не разговаривала, только давала указания: Выпейте это, дайте я возьму это, завернитесь, как вас зовут, ваш номер соцстрахования?

Ну и дела! Только что умирал в исподнем в снегу – и вот он здесь! Тепло, красочно, на стенах оленьи рога, старинный телефон с вертушкой, какие можно увидеть в немых фильмах. Это было что-то. Каждую секунду он видел что-то. Он не умер в трусах у пруда в снегу. Парнишка был жив. Он никого не убил. Ха! Каким-то образом он все вернул назад. Все теперь было хорошо все было…

Женщина протянула руку, прикоснулась к его шраму.

Вау, сказала она. Вы ведь это не там поцарапались, да?

И тут он вспомнил, что коричневое пятно по-прежнему остается в его голове.

Бог мой, значит, ему придется пройти через все это. Он все еще хочет этого? Все еще хочет жить?

Да, да, господи, да, пожалуйста.

Потому что, о’кей, дело вот в чем – он теперь все это прозревал, начинал прозревать: если какой-то человек в конце перестал быть собой, стал говорит или делать что-то неподобающее или стал беспомощным, стал в довольно значительной степени нуждаться в помощи? И что? Что с того? Почему он не имеет права говорить и делать ненормальные вещи или выглядеть странно и отвратительно? Почему ноги у него не могут быть в говне? Почему те, кого он любил, не могут поднять, посадить, покормить, подмыть его, когда он без проблем сделал бы то же самое для них? Прежде он боялся унижения от того, что его будут поднимать, сажать, кормить и подмывать, и все еще продолжал бояться этого и тем не менее в то же время понимал, что еще может быть много всего – много лекарственных капель душевной щедрости; вот какими словами это пришло ему в голову… много капель счастливой… доброй дружбы впереди, и он не имел, не имеет права отказывался от них.

Отказываться.

Из кухни вышел парнишка, почти потерявшийся в громадной куртке Эбера, пижамных брюках, волочившихся за его ногами теперь без ботинок. Он осторожно взял окровавленную руку Эбера. Сказал, что просит прощения. За то, что был таким недоумком в лесу. За то, что убежал. Он потерял голову. Как бы испугался и все такое.

Слушай, сказал Эбер хриплым голосом. То, что ты сделал, – удивительно. Ты вел себя идеально. Я здесь. И благодаря кому?

Вот. Что-то все же ты мог сделать. Может, парнишка теперь чувствует себя лучше? Он сделал это для парнишки? Вот она, причина. Вот ради этого и стоило остаться. Правда? Ведь если тебя нет, ты никого не можешь утешить. Если ушел, то не можешь присесть?

Когда Аллен был близок к концу, Эбер делал презентацию в школе по ламантину. Получил высший балл от сестры Юстас. А она бывала довольно строгой. У нее не хватало двух пальцев на правой руке – несчастный случай с газонокосилкой, и она иногда это рукой пугала какого-нибудь молчащего малыша.

Он много лет не вспоминал этого.

Она положила руку ему на плечо, но не чтобы испугать, а в своеобразной похвале . Это было необыкновенно. Все должны относиться к заданиям так же серьезно, как наш Дональд. Дональд, я надеюсь, ты пойдешь домой и поделишься этим со своими родителями . Он пришел домой и поделился с матерью. Которая предложила ему поделиться с Алленом. Который в этот день был больше Алленом, чем ЭТИМ. И Аллен…

Ха, вау, Аллен. Вот был человек.

Он сидел у печки, чувствуя слезы на глазах.

Аллен… Аллен сказал, что это здорово. Задал несколько вопросов. Про ламантина. Что, ты говоришь, они ели? Он считает, что они могли результативно общаться друг с другом? Как, вероятно, это было нелегко для него! В его состоянии. Сорок минут о ламантине? Включая стихотворение, написанное Эбером? Сонет? Про ламантина?

Он был так рад, что Аллен вернулся.

Я буду, как он, подумал он. Постараюсь быть таким, как он.

Голос в его голове был нетвердый, глухой, неубедительный.

Потом: сирены.

Каким-то образом: Молли.

Он услышал ее в дверях. Мол, Молли, господи. Первое время после свадьбы они часто ссорились. Говорили самые безумные слова. Потом иногда слезы. Слезы в кровати? А потом они… Молли прижимала свое горячее влажное лицо к его влажному лицу. Они сожалели, что так случилось, говорили телами, что принимают друг друга назад, и это чувство приятия назад снова и снова, чьей-то любви к тебе, которая становится все более и более объемлющей для тех новых недостатков, которые в тебе проявились, вот оно было глубочайшее, самое дорогое из того, что он когда-либо…