Эмили Фридлунд - История волков

Служба, или как это у них называется, началась. Пожилой дядька с гладким лицом, склонившись над кафедрой, читал отрывки из Библии и «Науки и здоровья». Время от времени он замолкал, отпивал воду из стакана, в котором отражались отблески света и рассыпались вокруг, как от зеркального шара в дискотеке. Я, наверное, задремала, потому что в следующее мгновение увидела, как кто-то впереди меня начал говорить в беспроводный микрофон. Это была пожилая дама с серебристым пучком, которая держала в своей маленькой ручке огромный микрофон, точно рожок мороженого. Она дотрагивалась до сетки губами, отчего микрофон жутко фонил на весь зал. Дама объясняла, что исцелилась от зубной боли, помирившись с соседкой, с которой вечно ссорилась из-за сада. Ее зубная боль была вызвана ложной верой в смертность разума, которая и учинила с ней такой трюк, заставив ощущать боль. Но ведь Мэри Бейкер Эдди учит нас, через Христа, возлюбить своего соседа. Дама сказала, что, когда она оставила вазу с тюльпанами на дорожке около дома соседки, зубная боль тотчас прошла.

Потом выступил молодой парень. На нем были лакированные ботинки и накрахмаленная белая рубашка с закатанными рукавами. В первый момент он напомнил мне одну из наших школьных звезд ораторского искусства, с той лишь разницей, что у него были внушительные бицепсы и пробивалась щетина, что придавало ему сходство с простым работягой. Этот знал, как правильно держать микрофон у рта. Когда он делал паузы, его рука разглаживала мятую брючину почти у самой промежности. Он поведал длинную, с витиеватыми подробностями, историю о школьном экзамене по предмету, который он не смог освоить в течение учебного года, – это был тест по углубленному изучению данного предмета, – а потом, воздавая хвалы «нашей возлюбленной родоначальнице» Мэри Бейкер Эдди, поведал, как ему все-таки удалось успешно его сдать.

После этого в церкви воцарилась тишина. Скамьи скрипели, как ветки, и у меня разболелась голова. На улице уже вовсю расчирикались ночные птицы, и мне жутко захотелось растянуться на моей скамейке, уткнувшись головой в холодное дерево спинки. Но я не стала этого делать. Я заставила себя сидеть прямо и внимать. Последней микрофон взяла еще одна старушка. Она сказала, что излечилась от уверенности в том, будто ее муж умер, когда читала урок этой недели. Она говорила, ослепительно улыбаясь, то и дело трогая белоснежную гриву волос. Она рассказала, как поддалась ложному допущению, что ее муж материален, и многие месяцы после его кончины не могла расстаться с его вещами – ботинками, книгами, кремом для бритья. Но когда до нее наконец дошло, что мы все – и Гарольд тоже – являемся отражением Жизни, она вылила остатки его шампуня «Олд спайс» в унитаз. И еще она поняла, что ни для кого нет никакой смерти – никогда! Я точно помню, как она выразилась далее, потому что тут мои ладони сильно вспотели: «Гарольд в полном порядке. Гарольд всегда в порядке. Важно не то, что вы делаете, важно то, что вы думаете. Мэри Бейкер Эдди учит нас, что рай и ад – всего лишь способы мыслить. Нам необходимо понять эту истину и молиться для понимания того, что смерть – это лишь ложная вера в то, что все имеет свой конец. И нам всем на самом деле никуда не надо стремиться. Потому что все дело в том, как меняется наша способность видеть вещи».

Я уже собралась выйти из церкви, когда дама с белоснежной гривой остановила меня в дверях. Вблизи я рассмотрела ее глаза: голубые, блестящие, словно подернутые тонкой пленкой. На ней было льняное бежевое платье, на пальце – бриллиантовое кольцо.

– Не хотите зарегистрироваться в качестве гостя? Мы рады, что вы к нам пришли. – Она протянула мне непонятно откуда взявшийся список присутствующих на пластиковой подложке и рекламную листовку.

– Из-звините, – пробормотала я.

Я начала ее обходить и остро почуяла мятное дуновение у нее изо рта, сиреневый аромат духов на ее запястьях и химическое амбре стирального порошка от ее платья. От нее исходил запах мастеровито и со знанием дела произведенного изделия, источающего аромат жизненно важных добрых намерений. На вид ей было не меньше восьмидесяти, но при этом у нее было моложавое лицо, словно не тронутое никакими тревогами – прямо позавидовать можно! Я застыла на месте, чтобы повнимательнее ее изучить, даже против своей воли. Мне захотелось узнать подробности про ее мужа Гарольда, про его шампунь. Она, должно быть, уловила одолевшие меня сомнения.

– Вы у нас новенькая? – С этими словами она подняла ручку, прицепленную к пластиковой подложке.

– Да, – ответила я. И сразу пожалела. Она хищно глядела на меня. – То есть в этой церкви, – уточнила я напоследок. – Я не… Я не местная. – И вышла в ночную тьму.

Это было, вероятно, где-то в середине апреля. Помню, проблески зелени уже появились на ивах у реки. А вскоре один за другим выпорхнули листья на деревьях вдоль тротуаров – повсюду, куда ни глянь, повылезала зелень, – и однажды после работы я пошла в кредитный союз проверить, сколько у меня скопилось на счету. После этого я пошла в хозяйственный – купить отвертку и наконец починить дверную ручку в ванной, по поводу которой Энн несколько месяцев вынимала мне мозг. Когда я чинила ручку, стоя на коленях, мне пришло в голову заодно починить и текущий кран ванны. Двумя пальцами я выудила из сливного отверстия клок волос, повесила новый рулон туалетной бумаги, а потом собрала грязные полотенца и отнесла их в прачечную самообслуживания. Я их сушила там так долго, что они стали раскаленные, так что я обожгла пальцы, когда доставала их из сушильного барабана. Я сложила их и понесла домой, придерживая подбородком две высокие теплые башенки.

А в последний день моего житья в Миннеаполисе, на рассвете, отправилась к Рому.

Ветер стучал по плохо пригнанным кровельным плиткам на старых башенках викторианского особняка. Я открыла дверь его квартирки ключом, который он мне когда-то дал, вошла, бросила свои вещи у двери и заползла к нему в постель, прямо в обуви и куртке. Он не проснулся, а просто притянул меня к себе и зарылся лицом в мои волосы.

– Прощай, – проговорила я. Мне хотелось, чтобы он проснулся. Мне захотелось снова – в последний раз – походить по его комнате на четвереньках, в ошейнике. Но он лишь чуть шевельнулся. Сунул своего «петушка» мне между ног и уснул еще крепче.

На полке над кроватью стояли часы, и красные цифры светились в утренних сумерках. Утро вползло сероватым просветом сквозь щель между штор. Мне, в куртке лежащей в его объятиях, стало жарко. Через какое-то время я снова взглянула на часы и поняла, что если не потороплюсь, то опоздаю на свой автобус. Но я не могла опоздать на автобус, который должен был через весь город довезти меня до автовокзала, откуда мне предстоял неблизкий путь до Уайтвуда, где мама с миз Лундгрен ждали меня у «Бургер Кинга» возле автобусной станции. Она не особенно обрадовалась, услышав мой голос, когда я наконец ей позвонила. Прошло два года с тех пор, как я с ней последний раз разговаривала, и после вымученных приветствий она брякнула: