Эмили Фридлунд - История волков

– Угу.

Мы могли бы вот так стоять на тротуаре, дожидаясь, когда проедут машины и можно будет перейти улицу, а потом разойтись в разные стороны. Мы могли бы нарочито игнорировать друг друга – я со своей сигареткой, Лили с открытой банкой колы, которую она изящно выудила из кармана куртки. И все же на какое-то мгновение я почувствовала искреннюю симпатию к ней, и отпала всякая необходимость что-либо говорить. Наше молчание переполняли десятки возможностей для новых откровений. Мы слышали журчание невидимых струй: ручейки талой воды бежали по мостовой и по тротуару. Мы слышали хруст кристаллов соли под шинами проезжающих автомобилей. Потом Лили отшвырнула пустую банку в снег, и я поняла, что она призналась мне без всякой на то причины. Я поняла, что она призналась только потому, что мне некому было об этом рассказать. С таким же успехом она могла поведать свой секрет придорожному сугробу.

Сигарета чуть не вывалилась из моих губ.

– Да ты не бойся, все забудется. Ну… эти сплетни.

Она в третий раз пожала плечами:

– Думаешь? Сомневаюсь.

Лили сбила с ботинка кусок грязи, покрепче намотала шарф на шею – и показалась мне еще более симпатичной, когда ее длинная, согнутая в локте рука выписала в воздухе неопределенную геометрическую фигуру. Она произнесла последние слова с каким-то скрытым удовольствием, даже самодовольством.

На другой день я следила за ней. Съев сэндвич с ореховым маслом в последней кабинке в женском туалете, я вышла и заметила, как Лили заходит в кабинет школьного методиста. Заметила мельком – только ее затылок и синий рюкзак за спиной. В тот день на урок английского она не пришла, но потом я увидела ее у питьевого фонтанчика: наклонившись к струйке, она зажала в кулак прядь темных волос. И я пошла за ней следом вверх по лестнице. На площадке второго этажа она выглянула в окно – и я тоже посмотрела туда: несколько фиолетовых ворон копошились в мусорном баке, выуживая что-то съестное. Лили лишь на секунду остановилась, чтобы поглядеть на птиц, и, когда она повернула голову, я увидела белки ее глаз. Потом прозвенел последний звонок, и я видела, как она шла по освещенному флуоресцентными лампами коридору, и все буквально шарахались от нее.

Внешне Лили ничуть не изменилась. Она одевалась так же ярко и кричаще: обтягивающие свитерки с расползающимися швами и застиранные, заношенные до дыр джинсы. Она так же охотно демонстрировала грудь. Она по-прежнему ходила на цыпочках, чем напоминала птицу в поисках корма. Лили всегда была всеобщей любимицей. Единственной ее пламенной страстью было нравиться всем. А теперь, когда она проходила мимо, все отворачивались, пряча глаза. Даже у Ларса Солвина, с которым она крутила любовь с шестого класса, запунцовела кожа под светлой бороденкой, стоило ему заметить ее в дальнем конце коридора. Росту в нем было шесть футов, и он был форвардом в дублирующем составе нашей хоккейной команды. Но он нашел остроумный способ маскировки: привалился к шкафчику и начал пристально изучать циферблат своих спортивных часов. При приближении Лили приятели окружили его плотным кольцом, приложили пальцы к козырькам бейсболок и поддернули джинсы. Все устремили глаза в пол – только бы не пялиться на торчащие груди Лили, а самый незадачливый, кто оказался рядом с классной комнатой, почувствовал себя обязанным галантно открыть перед ней дверь.

– Спасибо! – проговорила она без улыбки, но в то же время и как бы улыбнувшись.

Я проследовала за ней в класс естествознания и сама открыла себе дверь.

Я много лет подряд сидела с ней рядом: ведь в журнале фамилия Ферстон не так далеко от Холберн. И много лет я смутно ощущала свою обязанность защищать Лили, которую смутно презирала, потому что она жила в трейлере на берегу одного из соседних озер, потому что ее все любили и потому что каждую субботу ее пьяный отец спотыкался и падал где-нибудь на Гузнек-хайвее, и перед церковной службой кто-нибудь подбирал его там и отвозил домой. А теперь я незаметно придвинула ближе к ее парте свою. Я смотрела, как шевелятся зеленые нитки на рукавах ее свитера, когда она открыла тетрадку. Я заметила, что она туда ничего не записывала: не делала заметок о коротком жизненном цикле одноклеточных, не чертила диаграммы, на которых бактерии располагались бы внизу пищевой цепочки как микроорганизмы, разлагающие органические останки. Она просто рисовала ручкой змеевидные спирали, а потом медленно зарисовывала образующиеся кольца десятками, сотнями улыбающихся рожиц.

И кто за кем подглядывает? Так я подумала, когда вышла однажды утром к псам и заметила, что телескоп на другом берегу развернут в нашу сторону. Он был нацелен как стрела прямо в сердце нашей хижины, прямо на то окно, где щели были заткнуты старым тряпьем. Над нашей входной дверью трепыхалось заплесневелое полотнище брезента. Я почувствовала, как волосы у меня на голове ощетинились.

Я взглянула вверх. Надо мной порхал бледно-желтый листок: вверх-вниз – порывы ветра теребили его, не давая упасть на землю. Подпрыгнув, я поймала листок. А другой рукой стала гладить собак по голове, дыханием согревая защелки на их ошейниках. При этом я выдыхала: «Фух!», отчего звери закружились на месте, и одного за другим стала спускать их с цепи. Я скомандовала: «Пошли!» – и Эйб, Доктор, Тихоня и Джаспер помчались в лес. Некоторое время я вслушивалась в их шумное дыхание, пока они прыжками перемахивали через слежавшиеся сугробы. Потом, когда восходящее солнце осветило верхушки деревьев, я услышала, как застывшее озеро застонало под их лапами. Было ясно, что ледяному покрову лежать осталось недолго.

Так и вышло. Когда к берегу прибило последнее крошево льдин, а остатки снежных дюн еще лепились к северным склонам нашего холма, я снова его увидела – мальчугана из коттеджа. Он сидел на корточках посреди дороги недалеко от нашей хижины. В тот день солнце уже пригревало так, что впору было ходить в расстегнутой куртке. Я шагала к дому от автобусной остановки и читала на ходу книгу. Не помню какую. В тот период я увлекалась географическими картами и техническими схемами. «Знаменитые спасательные экспедиции на старом Северо-Западе. Смастери байдарку сам». Я уже почти дошла до зарослей сумаха, как вдруг заметила его. На усыпанной гравием обочине стоял велик вверх колесами, балансируя на руле. Я не сразу заметила молодую женщину, присевшую около велика – она пыталась надеть слетевшую с шестеренки цепь. Когда я подошла поближе, и девушка, и мальчуган молча посмотрели на меня. У них, я заметила, были одинаковые карие глаза и одинаковые оранжевато-светлые волосы.

Они одновременно подняли головы, напомнив мне оленей. Я даже подумала, что они сейчас вскочат и грациозно убегут в лес. Но они остались на месте.