Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

– Вообще изи. Потому что я танчу. Кто-то читер. Где моя триня? Не выпала, забирай себе, станешь танком. У вора-танка дофига скилов. Садись ко мне. Да, ты что-то завис, садись ещё раз. И полетели. У меня классные плечи. Зацени. О, альянс. ДК. Пофиг на него вообще. Что ты несёшь? Просто ждёшь, пока у кого-то хп мало, подходишь и валишь. Бензин кончился. Да ладно. Максимум реализма. Вот видишь яйцо, бери его. Садись ко мне. Вот видишь ещё яйцо, я тебе покажу всё, потом под тележкой и под этой штукой. Здесь где-то у кактусов должно быть.

Марине почему-то представились мужские гениталии, и стало смешно, в то время как Роза освещала что-то своё.

– Что в этом смешного, Дима? – расстроилась в трубку Роза.

– Извини, я о своём. Как был бездельником, так и остался. А раньше он тебя побаивался. Уроки-то хоть делает?

– Да, он смышлёный, всё схватывает на лету. Ты же знаешь современных детей. У них чипы в башке, скорость их нейронов в сто быстрее наших. Я читала об этом. Игры вообще-то развивают.

– Ты что, тоже подсела?

– Ну, он мне дал как-то поиграть, интересно.

– Стой, превратись в Друида. Я ещё хочу за эликсиром гоголь-моголь сгонять, поедешь со мной. Да, мне тоже не нравится, – фонило Дмитрием в трубке.

Марина живо представила, как Роза сидит за игрой. Иногда Дима брался объяснять матери тоже природу всех его нежностей и гоблинов, пытаясь затянуть в свою виртуальную секту компьютерной игры, но ей было некогда, да и незачем, хотя она и пыталась сосредоточить внимание на его науке, понимая что на сегодня путь был единственным путём к его душе.

– Хочешь поговорить?

– Да, я слышу его. Потом позвоню ещё. А то с ним как с роботом говоришь, когда он играет. Отец его заходил?

– Твой бывший?

– Видел когда-нибудь одноместного мамонта? Это за репутацию. О, шаман-попрошайка. Мне он тоже нравится.

– Ну, а кто ещё, Роза? – начала закипать Марина. Ей не понравилось, что сын играет, будто он мог измениться за эти два дня, будто Роза должна была «снять с него чары» за эти два дня. «О боже, я уже думаю на их языке», – поймала Марина себя на чарах.

– Был вчера. Милый такой, всё комплиментами сорил.

Всё это время, пока в купе пахло Розой, Тома сидела молча. Казалось, что она не слушает, но после этих слов она шмыгнула носом, посмотрела мельком на Марину и снова уставилась в окно, создалось впечатление, что даже слова для неё имели запах. Каждое слово – свой неповторимый запах, а предложения – букет. И как только в букет попадал неподходящий цветок, нюх её тотчас же реагировал.

– Да? На него не похоже. Похоже, у него проблемы.

– У него отец тяжело болен.

– Да? Я не знала. Мы же с ним не общаемся. Если бы не сын, вообще бы знать не знали друг друга.

– Товар – деньги – сын.

– Роза, кончай умничать. Я в его новую жизнь не лезу, он не лезет в мою старую.

– Тебе не жалко, что ты осталась в старой.

– Мне так привычнее.

– Я бы позвонила на твоём месте.

– Хорошо, наверное, так и сделаю, – уже было решено в голове Марины, сразу после того, как Роза сказала, что её бывший муж был с ней мил.

Теперь у неё в проёме стоял я, открытый как дверь, весь из лохмотьев желаний и золота похоти. Трудно не хотеть женщину, если она настоящая, и я хотел эти шелка, окна самоцветов, устный пурпур, грудь из упругого голоса, кожу из запахов фруктов и специй, ноги, врастающие в одно мясистое сердце, и само сердце. Я стоял в дверях необъяснимой стервы, моей секреции. Она обняла меня всей своей женщиной. Будто я вернулся не из командировки, а с войны, не к себе домой, а в её квартиру. Дверь в спальню была открыта. Пройдя несколько шагов в обнимку, мы рухнули на кровать, я в пальто, она в халате. Два чувства, это была другая любовь: без голодных гениталий, без срываемых фантиков одежды, разве что губы целовали друг друга, лишённые всякого ума. Мы проснулись через полчаса, уже абсолютно местными. Сосед что-то усиленно колотил за стенкой, настенные часы вздрагивали при каждом ударе, на мгновение мне показалось, что стена вот-вот рухнет и я увижу, как живут соседи, как они едят, и сколько, и как друг друга. Как любят, как ненавидят, даже когда на улице солнце, как звонят другим, но тоже любимым и договариваются о встрече, предприимчиво предупредив вторую половину, что задержатся на работе. Как приходит любовница и они это потом скрывают, как молчат часами, как реставрируют себя утром и убегают на работу с понедельника по пятницу, оставив любовь в постели не застеленной, а по выходным ищут её там. Вдруг шум прекратился, стена осталась на месте, я подумал: «Хорошо, что они меня не видят, точнее того, что я живу точно так же». Улыбаясь друг другу сонно, мы с Алисой вернулись в наши бытовые будни:

– Что это шумит там за стеной? Ты слышала, неужели опять соседи ремонт затеяли?

– Вроде бы уже сделали.

– Ремонт закончился, шум остался.

– Лучше бы это был шум моря, – услышали мы в этот раз дрель. Пронзительное соло на дрели в симфоническом концерте, конца которого все с нетерпением ждали.

– Можешь сделать мне одолжение?

– Сколько тебе надо?

– Мне приятны ваши изысканные манеры.

– Это не манеры, это руки, – обнял я её за талию и прижал к себе. – Так сколько вам надо, сударыня?

– Если про руки, то двух достаточно.

– Я в целом.

– Убей соседа.

– Это мигом, – согнул я пальцы в пистолет, прицелился и выстрелил в воображаемого соседа за стеной. Там что-то упало, но шум всё ещё сверлил наши уши.

– По-моему, мимо.

– Мне кажется, я его ранил.

– Это всё?

– Нет.

– Сейчас угадаю. Ты тоже проголодалась.

– Да. И состояние такое.

– Какое?

– Человекообразное.

– А мне что делать? Чувствую себя приматом рядом с такой красотой.

– Ты люби меня… Этого достаточно, чтобы женщина была красива.

– То есть омлет ты сделаешь сама? – смотрел я на пальто, которое легло на полу. Оно спало и косило под человека.

– Ты же не был ещё на кухне. Там есть вещи покруче яиц с молоком, – стала Алиса выбираться из моих объятий на волю.

– Какие ножки, – давился я её красотой.

– Какие?

– Точёные. Зачем же ты их в тапочки?

– Либо ты мне даришь туфли на высоком каблуке, либо я из тебя делаю подкаблучника.

– Я хотел подарить тебе машину.

– Туфлей будет достаточно. Ну, ты встаешь или нет? – пыталась стянуть она меня за штаны с кровати.

– Привет. Узнал?

– Марина? Какими судьбами?

– Извини что звоню, – улыбнулась она кротко не пойми чему. – Мне Роза сказала, что у тебя отец болен, – говорила Марина, стоя у окна, где океан горизонта волновался зелёными равнинами и переливался торчащими гребнями высоких холмов и колючими клочками перелесков. Бакенбарды ждали бурной весны.

– Да. Лечу.