Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

– Так нешестно, – прошипела она, глядя на нас в зеркало.

– Я знаю. Если бы я был всё время честным, до сих пор сидели бы в кафе, скромно улыбаясь друг другу и теребя соломинкой в бокале с мартини свою смелость, – попытался я захватить её рот во взбитых сливках пасты, своими губами.

– Ты с ума сошёл! – забилась она в моих руках, отмахиваясь зубной щёткой, словно муха, попавшая в сеть паука, которая всё сильнее стягивалась вокруг жертвы.

– Я тоже хочу зубы почистить, – почувствовал я мятный вкус утренней свежести.

– Может, тебе и щётку дать, – наконец вырвала она свои губы и выплюнула в раковину белую пену и, набрав в рот ладошкой воду, прополоскала рот. Потом, резко обернувшись, впилась в мои губы.

Влюблённые готовы были поверить, что звёзды имеют аромат, как цветы, но стоило только кому-нибудь их разлюбить, как букеты тут же портились и душок одиночества по всему микрорайону. По вечерам многие выходили на улицу, вроде как подышать воздухом, на самом деле хотелось вдохнуть полной грудью новую любовь. Они жаждали приключений и романтично поглядывали на ночное небо. Те, что смотрели на звёзды, всегда делились на три большие группы: одни хотели по ним вернуться домой, другие смотрели оттого, что домой совсем не хотели. Были и третьи, которые смотрели на них по телевизору.

Мы скорее всего относились ко вторым, и нас уже отнесло на главную площадь города. Площадь круга была равна нулю, потому что круг этот абсолютно не мой, круг туристов, прохожих, пусть даже знакомых и даже друзей, потому что я был в поисках чьей-то руки, я всё чаще ищу не любовь, а часы. Я взял Алису за руку и нашёл на её запястье часы, стал вглядываться в стрелки. Время как цифра меня не волновало. В этот момент я понимал, что площадь круга часов, проведённых с Алисой, тоже равна нулю. В отличие от времени, которое я потратил на других женщин, мне абсолютно не жалко было уходящего времени в этот момент. Я не спешил за ним, не пытался догнать, задержать, сказать ему: «Слышь, не спеши, подожди немного, сейчас я разберусь с этой красоткой», которая уже отцепилась от моего рукава и скакала по булыжникам площади. Площадь добрых встревоженных глаз, площадь их понимания, смотрящих сейчас мимо меня, тоже равна нулю. Людям всегда трудно было понимать чужую любовь, а может, даже не дано, особенно когда не имелось своей.

– Мало того, что понедельник, так ещё и осень, – взял я под руку Алису, когда пересекли Невский, свернув с площади. Машины рванулись с места за спиной, скрипнув шинами, будто хотели резинкой стереть наши следы.

– Осень – это грустная улыбка лета, – состроила мне рожу Алиса.

– Фу, как похожа-то. Вот так осенило.

– Непоправимо?

– Почему же. Может, в кафе зайдём?

– Лучше в машину. Там моё счастье, – подошли мы к своему авто. – И твоё, кстати, тоже. Хорошая машина, рядом красивая женщина, что ещё нужно для счастья?

– Нужно ещё пристегнуться, чтобы она не сбежала из-за какой-нибудь глупости.

– Она настолько не серьёзна.

– Легкомысленна.

– Ты прав, женщины легкомысленны. Но это не оттого, что она не уверена в тебе, просто ей нужно время, для неё вопрос чести и достоинства всегда на первом месте, нежели удовлетворение и оргазм. Иногда даже достаточно просто сесть за руль, даже не трогаясь с места, чтобы ты уже был далеко от этих мест, – достала из сумочки ключи Алиса.

Алиса не нуждалась в алкоголе, ей достаточно было сесть за руль своей серебристой кошечки, включить музыку, сорваться с места и выйти на асфальтовую орбиту, выжав педаль газа, которая напрямую качала в кровь адреналин. Педаль газа, вот что всегда позволяло ей изменить жизнь к лучшему, не было лучше антидепрессанта, чем выжать её, чтобы брызнул сок адреналина и пофигизма. Вела она уверенно и умело, получше некоторых мужиков.

– Счастье – это точка G души, которую постоянно приходится искать, – крякнула сигнализацией Алиса, и машина поглотила нас обоих.

– Ты считаешь, оно связанно как-то с сексуальностью?

– С женской.

– Мне кажется, женская сексуальность – это качество врождённое, как талант, который для развития требует постоянных вложений.

– Сексуальность вообще не качество, а количество ослепших от тебя мужчин.

– И ослепших от тебя женщин.

– Ты думаешь, что каждая новая женщина – это победа? Ошибаешься – это поражение, ты можешь поразить её своей чёрствостью так сильно, что впредь ей придётся накидывать на свои чувства бронежилет. Алиса пристегнула ремень безопасности и улыбнулась. Дождь робко стучался в лобовое стекло. Алиса кликнула дворника, тот вышел и на скорую руку навёл порядок.

– Хочешь секса? – тронулась она с места. Секс был быстрым, будто полуфабрикат, куплённый в ближайшем магазине и приготовленный на скорую руку. Не знаю, было ли это недостатком, скорее достоинством, когда Алиса занималась чем-то любимым, она отдавалась этому целиком, будь то секс или вождение, не отвлекаясь на разговоры. Скорость и качество, вот что её отличало от меня. В общем, я не заметил, как мы проехали половину пути, то и дело погружаясь в своё под пианино Оскара Петерсона, у которого были свои педали газа. Клавиши его авто играли огнями ночного города, казалось мы шли сквозь Америку пятидесятых.

– Классно играет.

– Хватит фанатеть от джаза, фанатей от меня.

– Я просто представил, как Оскар Петерсон на своём пианино везёт нас через весь город, не снимая ноги с педали газа.

– Тебе не нравится, как я вожу? – переключилась Алиса уже на четвёртую.

– Да при чём здесь это? Я же про музыку.

– Меня с детства мучает вопрос: зачем пианино педали?

– Тормоз.

– Все три?

– Нет, весь один, – улыбнулся я ей.

Алиса переключила радио и мы оказались в России девяностых.

– Ты всё о педалях думаешь? – посмотрел я на неё через зеркало заднего вида.

– Нет, думаю, отчего рождаются дети? – прибавила она газу, выплескивая тем самым эмоции, повышая октановое число и без того взрывоопасной смеси наших характеров.

– От большой любви, отчего же ещё, – стал внимательнее смотреть я на дорогу.

– Я думала, от большого ума.

– От большого ума рождаются сразу большие.

– От других браков, что ли?

– Ты про Диму? Чем он тебе мешает?

– Он опять сегодня придёт? – поздно притормозила Алиса, и автомобиль тряхнуло на лежачем полицейском.

– Не знаю.

– Скажи, что я за ним не намерена убирать, я не мать ему.

– Твою мать, началось, – переключил я радио снова на джаз. – Иногда музыка создаёт настроение, – положил свою руку на бедро Алисы, будто отправил её попросить таким образом не шалить с педалью газа.

Как ни странно, помогло, по крайней мере, она замолкла. Скоро мы были у дома. Даже нашлось место для парковки. Свет фонаря проводил нас до самой парадной. Пока вёл, он держал нас за руки, как двух провинившихся школьников, а те, потупив взоры, по-прежнему дулись друг на друга и сохраняли дистанцию тишины между собой. В темноте слышна была только польская речь, западающая на букву «Ш». Это нашу обувь встречали шероховатости асфальта. Непредвиденные выступы обстоятельств возникали у подошв уставших туфель. Мужчина открыл дверь подъезда и пропустил женщину вперёд. Этого было достаточно, чтобы она поцеловала его в лифте, простив за те капризы, что он не успел исполнить. Я знал, что всё дело в деталях: «Не скупись на них, и весь стройный механизм будет служить тебе верой и правдой сколько угодно долго».