Ринат Валиуллин - Кофе на утреннем небе

Я алкоголичка, я понимала это с каждым новым глотком тебя. Я спивалась, это было заметно всем окружающим, кроме меня. «Нет, кричала я им, я могу бросить в любой момент, когда мне расхочется, я смогу завязать. Вечер с тобой – наутро сушняк! При одной мысли, что сегодня я снова увижу тебя: безумный автограф радости на моём лице и повышенная влажность белья. У меня, как у алкоголика, начинали приятно чесаться руки, которыми скоро смогу приручить тебя, хотя бы на несколько часов. Его же, напротив, его руки – электрический ток. Достаточно было им ко мне прикоснуться, чтобы я зажглась, влюбилась, сгорела, погибла…» Марина сняла платье, вспомнив, как однажды попросила помочь застегнуть молнию на её платье. Он исполнил и поцеловал в шею так соблазнительно, что ей тут же захотелось, чтобы он вернул молнию на место. Они в тот вечер опаздывали куда-то, и с удовольствием опоздали. Повесила платье в шкаф, оставшись в бюстгальтере и чулках, прошла на кухню, где её ждал холодильник. Достала вчерашнюю котлету, откусила, потом понюхала, та вкусно дыхнула жареным луком, потом Марина поставила чайник. Порой в её движениях не было логики, только интуиция. Логика – дело мужское и навязывалось оно женщинам мужчинами. Марина вспоминала о сыне, который сегодня пошёл на день рождения к другу. Она снова открыла холодильник и достала ещё одну котлету. Потом она снова вернулась в гостиную, утонула в диване и включила телевизор:

– Мне кажется я встретила своего человека.

– Отлично! Не вздумай его упустить, делай всё, что угодно: стерви, капризничай, уходи, возвращайся, люби, делай всё что угодно: пироги с клубникой, массаж, комплименты, минет… Своих на Земле единицы.

– Главное, чтобы человек был хороший.

– Ты мужчину ищешь или мужа?

– А в чём разница?

– Хороший человек для любви не подходит, для уважения – да, для настоящей любви нужен человек, который будет постоянно терзать твою душу в широкой постели чувств.

Он был её садом, её запущенным садом. Она запустила его так далеко в своё сердце, что теперь там непроходимые джунгли чувств, теперь в лианах её чувств мог заблудиться всякий, кто надеялся на какие-то отношения. В этот момент засвистел сторож сада. Марина вернулась на кухню и выключила чайник.

Раньше пока никого не было дома, она строила из себя белого лебедя перед зеркалом, выкручивая фуэте под музыку из балета Чайковского. Нетрудно было перевести текст подобных её закидонов: ей жуть как хотелось с кем-нибудь закрутить, но непременно так, чтобы выросли крылья. Крылья так и не выросли, лебедь повзрослела и успокоилась.

Лампа питается темнотой, я смотрю на луну, там кто-то ест на ночь, я нет, я держусь, я держусь за ручку холодильника как за мечту, как бы он ни был холоден, внутри у него что-то есть для меня: кусок ветчины, сыра круг или круг сыра. Где жизни наши – обычные дырки в пространстве. Я подержался за ручку, но открывать не стал, потому что там был ещё виски, а завтра собирался рано вставать.

Женщина начинается с мужчины, но и заканчивается тоже мужчиной. Как только в баке у неё заканчивалось топливо и красная лампочка злости уже начинала сигнализировать, что настроение на нуле, она торопилась найти заправку собственной нервной системе, поставив свою старую бобину, на магнитной ленте которой был записан её монолог. У каждой женщины в приложениях имеется такой. Пасквиль о том, что ты украл её счастье, что столько лет было ею потрачено впустую, что ей нужен другой, что ты её не любишь, а только пользуешься её телом и трахаешь её душу.

Я зашторил глаза солнцезащитными очками, чтобы защититься от лишних белков, содержание которых зашкаливало. Люди жили в поисках углеводов, чего-нибудь сладенького. Теперь я был пуленепробиваем, теперь никакая зараза не сможет заглянуть мне в душу. Я читал утреннюю газету, в которой не было ничего ценного. Люди как люди, погода как погода. За погоду отвечала лёгкая промышленность, она отвечала потрясающими вырезами, а иногда и полным отсутствием ткани (я сразу вспомнил Марину, кроме того что моё мировоззрение было придавлено её выдающимися формами, и в двадцать пять это влияет на выбор гораздо сильнее, чем всё остальное, она ещё к тому же работала бухгалтером на швейной фабрике, одним словом, я был прошит насквозь, с одной стороны, всё было легко, но с другой, если говорить о жизни в целом, приобрело промышленные масштабы), возможно, это было связано с перебоями в поставках или с новой диктатурой моды, я даже мог поверить, что этот факт напрямую был связан с утренним настроением модельера, в любом случае мне это было на руку, так же как и всем мужчинам, которые жаждали зрелищ, так же как и всем женщинам, которые жаждали развлечений. Летнее настроение выходило далеко за рамки нашей морали. Ему там было хорошо, свежо и свободно.

Жарясь креветкой в паэлье Иберийского полуострова, я не думал о смысле жизни, я вообще не думал. Заграницы объятие пестрое и закатов багровые губы высосали из меня всю любовь к высоким материям. Я был брошен её необитаемый, в карнавале затерянный чужих полуголых масляных тел, мужских и особенно женских, блестевших бриллиантами граней. Мои чувства лежали в кармане, на безделье разменной монетой, здесь ненужные, ино… странные. И некому было их выплеснуть. По ящику шла программа о путешествиях, а именно об Испании. В тёмных очках легко можно было закинуть себя на один из пляжей.

– А что это вы в очках, Максим Соломонович? С женой подрались?

– Я не в очках, я в Испании, Катя.

– Да, в каком месте?

– Коста-Брава. Вам не жарко?

– Нет, а что? – посмотрела на себя внимательно Катя, стряхнув одной рукой невидимые соринки с полы пиджака.

– Вы так тепло одеты для пляжа.

– Не настаивайте, Максим Соломонович, я не… – не решилась она сказать слово «разденусь» и добавила просто: – Я другая. Кофе?

– А сметаны нет? Что-то я подгорел.

– Я поняла, сделаю со сливками.

Катя ушла. Я в комнате, пустой. Я в комнате пустой. Ни женщины, ни вдохновения. Впрочем, это одно и то же. Качаюсь на стуле, как маятник часов, то ли в прошлом остаться, то ли податься в будущее. Как выдержанный хамон в подвешенном состоянии, в который вгрызаются мысли в сиреневый мозг, цветущий холодный сад. Я катался в кресле по кабинету. Это была часть моего производства. Маршрут был однообразен: до стены и обратно, зато без пробок. Стрелки в нерешительности топтались на месте, я стал на мгновение студентом на скучной паре, когда минута шла за две, конспект был полон сокращённых ненужных слов. «Работаю сам у себя, за собственные деньги трачу собственное время».

В творческом беспорядке стола пальцы поймали скрепку. И начали её мучить, как пленницу. Та молчала. Невербально я сделал из неё сердце, железное. Позже оно стало котлеткой, потом шницелем, который я растянул в колбаску. Пальцы было не унять, я начал раскручивать её по полной до полной неузнаваемости. На эмоциях скрепка сломалась, я посмотрел на её равнодушно и смел в корзину.