Ксения Букша - Счастье-то какое! (сборник)

Песцов заплатил за себя, а Катя за себя. Было видно, что она слегка недоумевает. Но вдруг рассмеялась:

– Я поняла! Вы не хотите за меня платить, потому что мой начальник и это будет выглядеть… Ну, как-то не так, да?

– Нет. При чем тут – начальник, не начальник? Я плачу за свой ужин, вы за свой, потому что вы мне, уж простите, не подруга, не невеста и тем более не жена. С какой стати я должен оплачивать ужин чужого человека?

– Ну да, правильно, – сказала Катя, продолжая недоумевать.

А в машине догадалась:

– Это у вас принципы такие? Наперекор социальным протоколам? Интересно! Нет, правда. Зря о вас говорят, что вы сухой и скучноватый, вы – оригинальный человек, Владимир Георгиевич!

– Нет, – сказал Песцов. – Я именно скучноватый и заурядный. Вас домой подвезти?

– Если не трудно. Если это не противоречит вашим принципам.

Песцов подвез. Дом в центре, новый, трехэтажный, с квартирами так называемой свободной планировки, их контора здесь выполнила не один заказ. Катя напомнила об этом и сказала:

– А я до сих пор не решила, что делать. Хотела студию, но вообще-то надоела эта мода, когда всё на виду. Может, наоборот, комнатки сделать? Такие светелки? Может, посоветуете?

Песцов пошел с ней – советовать.

Увидел, что на самом деле всё готово, зона кухни отделена стеллажами с цветами, книгами и безделушками, виднелась дверь в спальню, а центральное пространство нет смысла перегораживать, получатся два пенала.

– Кофе? – спросила Катя.

Песцов не хотел, но согласился.

Сидел, пил кофе и молчал. Видел, что Кате неловко, и ему это нравилось.

Наконец, заговорил:

– Всё грамотно, Катя. Дали мне возможность показать мои блистательные навыки. Оценили мою оригинальность, когда я не стал за вас платить. Придумали достоверный способ пригласить меня в квартиру. Намекнули, что вы одна, без семьи и без друга. Хотя друг, может, и имеется. Приходящий и временный. Грамотно, очень. Но для чего вы это делаете? Я вам нравлюсь?

Катя смяла в кулачке салфетку и бросила ее на блюдце. Ответила не сразу: искала слова, чтобы и достойно возразить, и при этом не спугнуть, не слишком обидеть.

– А вы никогда не думали, Владимир Георгиевич, что есть люди, которые всё делают без задних мыслей?

– Нет таких людей. Всегда есть задние мысли. У всех. Во всех ситуациях.

– Вы уверены? И вам не страшно так жить?

Песцов от души рассмеялся:

– Ну, Катя, это уже перебор!

– В чем?

– Да в этом вот: «вам не страшно?» – повторил Песцов слова Кати. – Такая женская забота, такое сочувствие! Сто мужчин из ста тут же растеклись бы перед вами – черпайте хоть ложкой!

– Сто из ста? А вы тогда какой?

– Сто первый, Катя.

– Вы просто жизни боитесь.

– Хватит, Катя, это уже не смешно. Раньше – да, боялся жизни и во всем поэтому ее слушался. А теперь она пусть боится и слушается.

– Интересный вы. Сами хотите меня оскорбить, а сами делаете всё, чтобы еще большее заинтересовать и понравиться.

Песцов хмыкнул:

– А вот это вы по-настоящему удачно сказали. Чистую правду. Слаб человек, действительно, не может удержаться, чтобы не похвастаться. На самом деле будет лучше, если вы на меня обидитесь. И вам лучше, и мне.

– Договорились, – сказала Катя.

И она обиделась. Общалась с Песцовым редко, скупо, только по работе.

Его это вполне устраивало.

Но через неделю поймал себя на том, что не получает прежнего удовольствия от работы, от Чехова, от блаженного своего одиночества. Хотелось подойти к Кате и что-то сказать, чтобы она опять потеплела.

Хоть город меняй, подумалось вдруг.

На выходные съездил в Москву, пообщался с обеими Танями, с дочкой, сводил сыновей на ВДНХ, где было шоу динозавров: в душных ангарах стояли огромные муляжи, сделанные из резины, пластика и тряпок. Песцов взялся было вслух читать таблички с данными о размерах этих зауроподов и игуанодонов, но близнецам быстро прискучило, они то и дело перепрыгивали ограждающие канаты, соревнуясь, кто первый дотронется до очередной куклы, Песцов пугал их охраной, они делали вид, что боятся, и тут же начинали опять хулиганить.

После этого сидели в открытом кафе со столиками под зонтами, ели мороженое.

– Вы уже выросли, дети мои, – сказал Песцов, шутливой интонацией заранее смягчая тему предстоящего разговора. – И, наверно, спрашиваете маму… или не спрашиваете, но думаете: почему папа с нами не живет?

– Да ладно! – застеснялись близнецы.

– Так я вам сам скажу: лучше, когда отец вас навещает, хоть и редко, чем если бы он жил рядом всё время, но вы бы его не уважали, а то и вообще презирали.

– Да ладно! – еще больше смутились братья.

– Вы спросите, за что презирали бы? – выведывал Песцов у братьев, явно не желавших ничего спрашивать. – А я отвечу: за вранье и трусость. Если вы сейчас еще не всё понимаете, то хотя бы запомните эти слова. Потом поймете.

Он вернулся домой успокоившимся. Похоже, наваждение с Катей кончилось. Он равнодушно наблюдал за ее подчеркнутой деловитостью. Коллектив перестал строить своднические планы на их счет, только Евгения Давыдовна продолжала с усмешкой на них посматривать, словно знала больше других. Это понятно: людям в возрасте труднее расставаться с фантазиями и надеждами. Надо же чем-то жить.

Песцов вошел в привычный ритм, и тут его посетил Михайличев. Трезвый. Выпил чаю и сказал:

– Такое дело. Знаю, что обидишься, но скажу прямиком: Ерепеев просит Катерину начальницей бюро сделать. И я сделаю. А тебя старшим проектировщиком с почти такой же зарплатой. Плюс бонусы. Всё это не очень красиво, но такова жизнь, Володя. Если тебя колбасит под ней работать, найду другое место. Хочешь на живое строительство? Могу в бизнес вообще взять, ты человек верный и шустрый, способен хорошие дела крутить. А?

– Нет, – сказал Песцов. – Старшим так старшим. Да хоть и обычным, мне всё равно.

– Шутишь?

– Никаких шуток.

– Ты, может, буддист какой-нибудь? – предположил Михайличев. – Они, говорят, умеют так. Типа: дождик льет, а я не мокну. То есть мокну, но по фигу.

– Примерно так, только без всякого буддизма.

– Ты человек, Володя! Если бы у меня все такие работники были, я бы устроил отдельно взятый коммунизм.

И Катя стала начальницей.

Песцов видел, что эта роль ей не нравится, но она себя убеждает в необходимости двигаться вперед, расти. Жалел ее. И спокойно работал, будто ничего не случилось.

Евгения Давыдовна была очень довольна.

– Вот что значит противиться судьбе! – сказала она как-то Песцову.

– Не понял?

– Да всё вы понимаете!

– Хорошо, пусть так. Но не переживайте за меня больше, чем я сам, ладно?

– А вы не переживаете? – не поверила Евгения Давыдовна.

– Ни капли.

В тот год День строителя, отмечающийся, как известно, во второе воскресенье августа, пришелся на одиннадцатое число.